Нойда с досадой отмахнулся.

– Иди сюда. Да не бойся. Как тебя зовут?

– Зуйко кличут…

Парень замялся.

– Я тебя узнал, – сказал шаман. – Ты меньшой сын кормщика. Чего хотел?

Парень подошел к костру, с опаской поглядывая на страшного колдуна.

– Поговорить с тобой, – сказал он, садясь поодаль. – Я при батюшке не стал, он бы меня побил…

Нойда молчал ждал. Зуйко вздохнул.

– Словом, ходили мы туда с братом…

– К избушке под обрывом?

Паренек моргнул.

– А ты откуда знаешь? А, прости. Конечно, знаешь, ты же вещий.

– Не тяни, рассказывай.

– Проклятое место! – Зуйко, будто что-то вспомнив, содрогнулся. – Батюшка туда ходить не велел. Сказал, до утесов дойдете, не догоните их – сразу назад. Ну, мы тогда не догнали. А недавно старшак говорит – давай сходим поглядим, пока снег не лег. Ну, пошли мы опять на обрыв. Старшак наверху с луком сторожить остался, а я лазаю ловко, чуток спустился…

– Там есть хоть какая-то тропа? – деловито уточнил нойда.

– Да, скверная, но почти до низу, а дальше большие камни, как будто от обвала. А за ними уже бережок и изба. Вот я до первого валуна спустился, выглянул, а там…

Паренек зыркнул блестящими глазами на чужеземного колдуна. Ишь, сидит как деревянный истукан, не шелохнется. Глаза прищурены – поди догадайся, что у него на уме.

– Знаешь, что там видел? Сестрицу и мертвеца!

– Того, нурманского воина?

Зуйко кивнул.

– Нурман вылез из моря, – зашептал он. – Прямо из воды вышел – и к сестрице, а она давай с ним обниматься! Весь белый, брр, как вспомню… – парня передернуло. – А Славуша с ним целуется, как с мужем… Глаза б не глядели!

Пальцы нойды сами полезли в поясную суму за пахучим травяным шариком.

– Давно это было?

– Луны две назад.

Нойда посмотрел на парня внимательнее.

– Ну а ты сам? – неожиданно спросил он. – Что с тобой потом было?

– А ты откуда зна… А, ну да.

Зуйко покраснел так, что аж лицо запылало.

– Потом сны снились.

Он стиснул руки.

– Девка…ну… красивая…синеглазая…

Нойда покивал.

– Туда звала? В избушку?

– Ага…

– И сейчас снится?

– Уже нет.

– И как справился? – с любопытством спросил нойда. – К волхвам пошел?

– Как ты все угадываешь! – восхитился парень. – Да, сходил на Перуново капище, дарами поклонился, волхвы меня горьким зельем напоили, и больше никаких снов!

И тут же выпалил:

– Позволь идти с тобой!

– Нет.

– Ну пожалуйста! Я же за сестрицу… Я выручить… Только тропинку покажу.

Под взглядом нойды Зуйко смешался и опять покраснел.

– Тоже с утопленницей обниматься охота? – насмешливо спросил шаман.

Парень вскинул голову – кажется, обиделся.

– А то я не понимаю, что это все морок!

– Да, кажется, не понимаешь…

«Твоя мать хочет вернуть дочку. Отец считает, что уже поздно, и она пропала. Но меня вот позвал…»

Нойда еще раз поглядел на бледного, сжимающего потные ладони Зуйко, который с нетерпением ждал его ответа.

«Пожалуй, из-за тебя и позвал. Небось и сам видит, что с тобой неладно. Боится, что мертвецы и сына вслед за дочерью вот-вот утащат…»

Призрачная костлявая лапа над замерзшим морем…

«Но вы мало боитесь, венья. Вам бы уйти отсюда, да поскорее, да подальше. Бегите из этих мест – только это вас и спасет…»

Он еще раз поглядел на мальчишку.

«А может, уже и поздно».

* * *

– Вот мы и пришли, – прошептал Зуйко, стараясь не приближаться к краю обрыва. – Ты голову-то высоко не держи, схоронись за камушком…

Море мерно шумело внизу, накатывая на берег. Из-за края неба выползала тяжелая сизая туча, грозя ливнем, а то уже и снегом. Но просторы Ильмере переливались нежным перламутром, от синей дымки вдалеке до жемчужно-серой ряби в укромном заливе. На безжизненном каменистом берегу одиноко темнела избушка. Неподалеку от нее лежали деревянные обломки, кажется, некогда бывшие рыбачьей лодкой.

Нойда стоял на краю, глядя вниз, а в его памяти сами собой всплывали слова саамского сказания. На краю земли, на берегу вечного моря, стоит пустая изба. Лишь ночью мелькают подле нее тени воинов… Люди говорят, когда воины сражаются, их кровь реками растекается по небу, рождая ночные зори…

Что это за воины, почему они проливают кровь друг друга? То знает только лунная дева, Никийя – невидимка. Но кому ж она расскажет правду?

А может, это изба Ябме-акка, старухи в синем. Синий – цвет смерти…

– Тебе потом вон туда. По той расщелине можно спуститься, там осыпь, но слезть можн… О боги! Что это?!

Зуйко замер, глядя куда-то вперед. Нойда тоже поглядел туда, и по спине его пробежал мороз. На самом краю обрыва валялась птичья тушка. Он подошел поближе и наклонился. Это был мертвый ворон – растерзанный, с ободранными перьями, – будто угодил в лапы хищной птицы.

Губы шамана плотно сжались. Он вспомнил своего духа-сайво, который так и не пришел на зов. Скверное предзнаменование!

Он подобрал священную птицу, чтобы честно похоронить ее. Но не успел обернуться, как кто-то со страшной силой толкнул его в спину. Нойда выронил ворона и раскинул руки, стараясь удержаться на краю – однако не сумел. Извернувшись в падении, он еле-еле зацепился, хватаясь за выступающие камни и пучки пожухлой травы. Вскинул взгляд и увидел прямо над собой Зуйко, который заносил ногу, собираясь пнуть его в лицо. Нойда увернулся от пинка, еще немного сполз, так что ноги его повисли в воздухе, потеряв опору. Он покосился вниз и обмер: под ним была глубокая пропасть. Сорвешься – останутся лишь изломанные кости на острых скалах далеко внизу…

Над ним рычал от ярости Зуйко, пытался дотянуться ногой, но уже не доставал. Что-то стукнуло рядом, еще и еще – и по руке ударил увесистый камень. Пясть вмиг онемела, пальцы разжались…

– О Каврай, отец видящих! – выкрикнул нойда, переживая редкий для него миг отчаяния. – О Луот, верный помощник!

Наверху раздался топот копыт и крик. Потом стало тихо.

Нойда выждал несколько мгновений, сжимая зубы, чтобы не стучали. Затем, преодолевая боль в разбитых пальцах, принялся карабкаться наверх. Только вновь встав на ноги на краю обрыва, он перевел дыхание. Руки дрожали, колени подламывались.