– Вы спятили? – спросил я, отметив, что язык у меня уже начинает заплетаться. – Я же тереть не моргну вины. Завтра весь день дуду ругать.

– Не будете, если ничего не съедите.

Я с трудом поднялся на ноги и провел Смеджебаккена к хранилищу живописных полотен. Помню я немногое, но таки помню, что чем больше проходило времени, тем пьянее и пьянее я становился – и никак не мог справиться с простой комбинацией замка, так что я пролежал там четыре часа, излагая Смеджебаккену историю своей жизни и прислушиваясь к звукам пианолы, доносившимся из бального зала.

– Что, черт возьми, там творится? – спросил я.

– По-моему, кто-то танцует, – сказал Смеджебаккен, обращая взгляд к потолку.

– Посмотрите, что там такое, – сказал я, вручая ему фонарик. – Меня так тошнит, что и пошевельнуться не могу.

– Зачем подвергаться риску?

– Мне надо знать.

– К чему вам это знать?

– К тому, что это моя жена! Когда-то я в нее влюбился. Я любил ее, она любила меня, а любовь всегда остается. Это неизменная величина, она не убывает, пусть даже меняемся мы сами.

Смеджебаккен ушел и вернулся лишь через полчаса, когда я почти уже протрезвел.

– Что вы видели? – спросил я.

– Ничего.

– Что значит – ничего? Рассказывайте, что видели.

– Вы хотите знать правду?

– Я всегда хочу знать правду, – сказал я. – Вы разве не знаете? Все всегда хотят знать правду.

– Хорошо. Лестницу я нашел только минут через десять: этот подвал огромен, словно Мэдисон-сквер-гарден. Я опасался, что открою дверь и столкнусь с кем-нибудь лицом к лицу.

– Дверь выходит в кухню, а не в бальный зал.

– Знаю, но они все время туда заглядывают. К счастью, когда я поднялся, они танцевали в зале. В кухне пыхтит аппарат эспрессо высотой в десять футов, повсюду расставлены кофейные чашки. Я подумал было, что там устроена вечеринка человек на пятьдесят, но их было только двое, и весь этот кофе пили они. Каждый раз брали новые чашки.

– Кто? – спросил я, чувствуя, что душа моя ушла в пятки.

– Прекрасная, невыразимо прекрасная женщина…

– Это Констанция.

– И высокий, изящный парень с необычайно черными волосами, похожий на бразильца. Одет он в вышитую рубашку, черные брюки, как у гаучо, и остроносые туфли. Выглядит как помесь официанта с акробатом, а губы такие же тонкие, как у Рудольфа Валентино.

– А она во что одета?

– Ни во что.

– Ни во что?

– Там повсюду разбросаны трусики и все такое. Она была совершенно голая – и она танцевала. Да, это были те еще танцы!

– Какого рода танцы? – спросил я, лязгая зубами.

– Змеиные.

– Змеиные танцы… – повторил я упавшим голосом.

– Она двигалась так, что это парализовало меня минут на двадцать.

– Как может такое быть? – спросил я. – Бога ради, они ведь танцуют под пианолу!

– Да, но они танцуют медленно, в кофейном стиле.

– Целуются?

– Целуются, милуются и все время прихлебывают кофе. Сожалею, но вы хотели знать правду.

– Я всегда это подозревал, – сказал я, – а теперь знаю. Лучше знать, чем подозревать. Мне по-прежнему непонятно, как это можно целоваться с кем-то, кто пьет кофе, но с этим покончено, раз и навсегда. Единственное, чего я теперь хочу, это грабить банки.

После неимоверного количества алкоголя, влитого в меня Смеджебаккеном, я проболел едва ли не целый месяц, лежа на полу одной из верхних комнат в «Астории» и наблюдая за тем, как в округе наступает зима. Смеджебаккен был первоклассным инженером, но никудышным врачом: он пытался уговорить меня выпить чашку чая. К чему принимать яд, когда жизнь в тебе и без того едва теплится? Не стану прибегать ни к каким метафорам, чтобы описать, как сильно у меня болела голова, потому что мозг, изобретающий метафоры, негоже заставлять быть сообразительным за его собственный счет. Все члены мои разламывались от боли, как проигравшее войну королевство, в желудке у меня вздымалась тошнота всех морей, и голова по-настоящему болела.

Иногда смесь токсичных остатков, циркулирующая у меня в крови, вызывала ужасающие кошмары наяву, во время которых я обычно вопил и колотил по полу чем только мог. Смеджебаккен, всего лишь несколько недель назад вливший мне в глотку бутылку шампанского, имел наглость предположить, что болезнь моя носит психосоматический характер. Он предложил мне принять аспирин.

– Вы что, сумасшедший? – спросил я. – Мой дядя однажды принял таблетку аспирина и целый год после этого болел. Вся страна вот-вот угодит в лапы аптекарей и никогда уже не оправится.

– От одной таблетки?

– Одна таблетка ведет к двум, две – к четырем, четыре – к восьми, восемь – к шестнадцати, шестнадцать – к тридцати двум, а тридцать две – к шестидесяти четырем. Вы и опомниться не успеете, как я буду раскачиваться на качелях между аспирином и кофе. Смеджебаккен, Соединенные Штаты Америки превращаются в опиумокурильню. Кто-нибудь должен этому противостоять.

Пока я восстанавливал силы, Смеджебаккен неустанно трудился над оборудованием мастерской. Поскольку дом располагался по соседству с промышленными предприятиями, никто не обращал внимания на те вещи, которые он привозил. Управившись со всем этим, он получил возможность пилить, фрезеровать, шлифовать, отливать, рихтовать, ковать, лудить, паять, сверлить и штамповать поистине любой металл. Он был настоящим специалистом по части обращения с ними и их обработки и всю свою жизнь занимался сооружением разнообразных машин. Как-то раз он сказал мне, что, будь у него время и материалы, он мог бы изготовить, к примеру, миниатюрный «роллс-ройс», или электрический ткацкий станок, или антигравитационный ящик. И поскольку заниматься ему приходилось любимым делом, он ко всему приступал с легкой душой и работал очень быстро.

Ему хотелось узнать, как мы собираемся украсть «Мадонну дель Лаго». Сначала он думал, что я намеревался всего лишь подсунуть Анжелике копию и обманом обойти ее требование, но вскоре я поручил ему соорудить полноразмерное инвалидное кресло с мотором, работающим от элементов, спрятанных в металлических трубках каркаса.

– Почему нельзя просто поместить батарею под сиденье, как в кресле Конни?

– Потому что это кресло для кражи картин, вот почему, – сказал я и откинулся на подушку, слишком слабый, чтобы говорить.

Тремя днями позже кресло на колесах было готово.

– Хорошо, – сказал я ему. – Теперь сделайте ящик, в точности похожий на ящик для батареи, и поместите его в обычное место. Только снабдите его дверцей, которая открывалась бы от одного прикосновения и которой не было бы видно – она должна выглядеть как торцовая стенка ящика. Кнопка должна быть потайной, а дверце надлежит открываться с быстротой выкидного ножа. И чтобы была возможность тут же ее закрыть. Внутри… раздвижные поручни, установленные на шарикоподшипниках и подпружиненные так, чтобы выдвигаться при открывании дверцы. Между поручнями надо поместить лоток, в который и уместится картина.