Мне очень хочется спрессовать все события в один час: звонок Ленке — консультация — аборт. Все. Мысли о том, что я что-то делаю не так, отсутствуют. Главное — уговорить ее сейчас, ускорить процесс, привести туда за руку, а потом — все. Ничего не было. Никакой беременности, никаких абортов. Я утешаю себя тем, что так будет лучше для всех. Никаких разбитых сердец, больных детей, брошенных матерей-одиночек. Удивительно: как только задумаешь какое-то ублюдство, способное вытащить тебя из дерьма, быстро находится здравая логика, правильные аргументы и доводы, оправдывающие все что угодно. Единственное, что кажется мне странным, то, что я впервые в жизни принимаю решение за другого человека. Подобные вещи мне вообще несвойственны, но разве у меня есть выбор?

И почему Богу угодно свалить все возможные неприятности на голову одного маленького человека? Неужели я — единственный, кто слишком грешил, слишком богохульничал, слишком не любил других людей? Я был одним из всех. Да-да! Почти такой же, как они. Простой хороший парень — не больше, не меньше. Неужели Ему кажется логичным найти одного ответственного за все пороки нашего общества? Чтобы другим неповадно было? Да, так они и не узнают! Даже гибель от СПИДа, наркотиков и алкоголя суперзвезды, растиражированная СМИ по всей планете, не способна никого уберечь, оградить или сделать лучше. Люди беспечны — этому их учит технический прогресс. Бог об этом знает? Может, Он просто ошибся? Ошибки случаются, с кем не бывает. Пускай Он все исправит, и мы торжественно простим друг друга, я человек незлопамятный. Все это бред, конечно. Люди в наше время вспоминают о Боге в самые тяжелые моменты — когда бросает жена, умирают родители или не дают ипотеку… С другой стороны, даже нам, маленьким, нашпигованным современными технологиями ублюдкам, нужен кто-то главный, последний, к кому можно апеллировать. Даже без надежды на помощь. Просто знать, что Он есть — и все тут.

В половине второго ситуация резко ухудшилась. Сначала я позвонил Ленке, и, мило воркуя, предложил ей сходить на консультацию к лучшему доктору Москвы. Еще я сказал ей, что теперь, когда она готовится стать матерью, а я — отцом, нам необходимо видеться ежедневно, потому что кто-то должен держать все под контролем, заботиться о ней и все такое. Поэтому я немедленно, то есть завтра, после консультации, перееду к ней. Или она ко мне. Ленка, расчувствовавшись и, естественно ожидая подвоха, чуть не разрыдалась от счастья, и во всем со мной согласилась. Вот так. Делать омерзительные поступки легче, чем обдумывать подступы к ним.

Испытав некоторое облегчение после разговора с Ленкой, я пошел в туалет и обнаружил, что у меня начался жестокий понос… Я моментально покрылся испариной, заметной даже несмотря на то, что последние пять часов и так потел непрерывно. Паника усилилась. Градусник показал, что температура поднялась до 36,9. В общем, началось…

Самое страшное — что результаты анализов надо ждать до завтра. До утра слишком много времени, в этом вся проблема. Время можно было бы убить, если бы я проснулся сегодня, например, в двенадцать, занялся бы делами, отыграл корпоратив, а потом наступило завтра… Но сейчас только два часа дня — дел никаких, и до корпоратива еще восемь часов. Даже если пойти до «Паризьена» пешком, на это уйдет максимум минут сорок. Но пешком я не пойду, Антон обещал заехать. Иными словами, у меня слишком много времени. Я сижу и тупо смотрю на записку, лежащую передо мной на столе. Четыре цифры: «3819», номер моего анализа… Или моего лотерейного билета?

Я снова принял душ, почистил зубы, минут десять потратил на изучение надписей на тюбике зубной пасты «Lacalut Brilliant White» — немцы обещали тщательно и бережно удалить бактериальный налет. Может, член натереть? Уничтожить бактерии. Дурь какая-то в голову лезет, говорят, это первый признак беспомощности.

Следующие два часа я трачу на поход за сигаретами, прослушивание радио, просмотр телепрограмм и прочую ерунду. Я даже на крышу умудрился вылезть, воспользовавшись тем, что открыт чердак. Постоял минут пятнадцать, выкурил три сигареты и вернулся в квартиру.

Хотел было позвонить Ритке, но что я мог ей сказать? Типа «давай держаться вместе» и все такое? В итоге просто вырубил телефон, чтобы никто не достал. В Интернет не залезаю — слишком велик соблазн погрузиться в изучение той самой финальной стадии. Правда, напоминаний о болезни мне и так хватает. СПИД везде — он попадается мне на глаза в виде плаката социальной рекламы «Настоящее чувство и верность партнеру — лучшее предохранение», когда выхожу на улицу, он в песнях на FM-волнах: «У тебя СПИД, а значит, мы умрем» — поет Земфира. Брюс Спрингстин — «Streets of Philadelphia» из одноименного фильма про больных СПИДом, ВИЧ как тема программы «Пусть говорят» Андрея Малахова… Кажется, все вокруг хотят лишний раз напомнить мне о болезни, хотя она и так не оставляет меня ни на минуту.

От безысходности лезу на форумы, параллельно серфя по поисковикам за историями про звезд, больных СПИДом. Меня интересует только одно: сколько с этим живут? Меркьюри протянул семь лет, Нуриев меньше, а Мэджик Джонсон до сих пор жив. «Последние года три я постоянно болею. Мой парень поддерживает меня, мы даже думали о детях, но мне что-то все хуже и хуже», пишет Наташа из Ростова. «После того как я получил положительный результат, года два все шло совсем неплохо потом начались ухудшения» — это Twin из Саратова. Такое впечатление, будто я слежу за перепиской мертвецов. Нет-нет, надо с этим заканчивать, так я и сам постепенно превращаюсь в мертвеца.

Включаю видео, ставлю «Trainspotting», один из самых моих любимых фильмов. Искренне хохочу над наркоманским юмором, прусь от саунд-трека и вырубаю ровно на том моменте, когда один из героев ошибается и вместо видео с футболом возвращает в прокат кассету с собственноручно снятым хоум-порно. Во-первых, я с Риткой тоже сделал пару записей, а во-вторых, в следующей сцене этот парень признается: «Понимаешь, сам не знаю, как такое вышло, только вот у меня СПИД».

Достаю из шкафа бутылку «Dewars», залпом накатываю стакан, вставляю в плеер диск с концертом Моррисси «Who put «М» in Manchester», и заваливаюсь на диван:

You have never been in love

Until you've seen the stars,

Reflects in the reservoirs.

Моррисси поет, стоя на самом краю сцены и поставив ногу на монитор. Камера показывает зал, где тысячи фанатов вытягивают руки вверх, а в середине фан-зоны трое держат в руках белый плакат: «Daddy, welcome back home!». Из переднего ряда вылезает парень. Я смотрю, как он забирается на ограждение, отталкивается и виснет на краю сцены. Охрана оттаскивает парня, но он успевает пожать руку Моррисси. Его волокут от сцены, а он улыбается, размахивает руками и подпевает. То же самое творится в зале. Все поют, воздев руки вверх. Единение.

У меня наворачиваются слезы. Вот то, чего я хочу: страданий, мрачной лирики, тысяч родственных душ, знающих наизусть мои тексты. Концерты, туры, записи в студии… Жизнь в уединении. Я не хочу участвовать в этом глобальном балагане сошедших с ума офисных клерков и их жен-домохозяек. Где мои сорок тысяч фанатов, скандирующих на стадионе «Миркин, Миркин!» и растягивающих плакат «Who put «М» in Moscow? Daddy, welcome back home», после того как я спустя пять лет, проведенных в добровольном отшельничестве в Багдаде, вернулся в Москву с новым альбомом? Что я делаю здесь, когда мое предназначение совсем в другом? И хватит ли у меня на это времени?