Прекрасно, веду себя как наркоман. Стою в туалете со шприцем. Докатился. Представляю, если кто увидит. Я опустил шприц в карман, туда же пустую ампулу, открыл дверь и отправился в реанимацию.

Омоновцев у дверей не было и в помине, может, они уже сняли свой караул, так же как на днях, в прошлую среду, упразднили «Пост номер один» у Мавзолея. Власти решили этим поступком сказать коммунистам: «Вот вы так с нами, а мы тогда больше не будем труп вашего Ленина стеречь!»

Леня лежал уже не такой бледный, подмигнул весело, но мне некогда было рассусоливать. Я быстро подошел, приподнял рукав его больничной сорочки, достал из кармана шприц, снял с иголки колпачок, было не до ватки со спиртом, и занес над Лёниным плечом.

— С ума сойти! У нас новый медбрат появился! Какое счастье!

В дверях стояла Маринка Веркина. Почему-то я не услышал, как она подошла. Хотя с ее габаритами это немудрено. Она еще немного полюбовалась картиной, а потом резко повернулась и вышла вон, хлопнув дверью.

Попался. Так мне и надо! Не умеешь — не берись. Ничего не понимающий Леня выжидающе смотрел на меня.

— Доктор, ну мы вмазываться будем или как?

Я с сомнением покачал головой, снова насадил на иглу пластмассовый колпачок, сунул его в карман и пошел на выход.

Маринка сидела в своем любимом кресле и курила. При моем появлении она выпустила дым в потолок и поинтересовалась:

— Значит, ты меня за полную дуру держишь?

Я вытащил сигарету, присел и чиркнул зажигалкой.

— Марин, да почему сразу за дуру? С чего вдруг такие выводы?

Говорил я это скорее механически, понимая, что нужно срочно чем-то заполнить паузу. Но ничего путного в голову не лезло. И хоть я и умел морочить людям голову, врать сейчас Маринке не было ни настроения, ни желания.

— Почему? Давай расскажу! — Она развернулась ко мне фронтально и подвинула поближе пепельницу. — Наверное, потому, что считаешь, я ничего не вижу, не слышу, не анализирую. Скажи-ка лучше, этот уголовник, он тебе кто?

— Как кто? — споткнулся я, но через секунду снова механически заладил: — Больной, я его оперировал, сама знаешь, ведь ни одной операции за всю неделю, вот я и кручусь с ним, больше-то не с кем!

Маринка с интересом слушала, даже голову набок наклонила, как иногда собаки делают. Я воодушевился и продолжил:

— Потом, у него ни родни, ни друзей, жизнь какая-то беспросветная, что он там видел? Я с ним поговорил, ему тридцати еще нет, так он до четырнадцати лет в детдоме был, а потом два тюремных срока получил, в общей сложности девять лет схлопотал. Четырнадцать плюс девять — двадцать три. Двадцать три года, Веркина, сама понимаешь каких.

Маринка затушила окурок, взглянула на меня и очень серьезно кивнула. При этом было видно, что она старается подыгрывать, а на самом деле не верит ни единому моему слову и в ее нарочитой серьезности — ирония и насмешка. И точно.

— Слушай, да ты просто ни дать ни взять доктор Швейцер. Гуманист высшей пробы. Тебе нужно не в больнице работать, а в какую-нибудь миссию завербоваться, в Африку, на эпидемию очередной смертельной заразы. Там как раз масштабы под стать такому деятелю.

Я промолчал. Да вроде меня ни о чем и не спрашивали.

— Ты, Леша, с первого же дня с этим больным ведешь себя не совсем адекватно. Даже если учесть некий пароксизм милосердия, который может посетить каждого. Пойдем с самого начала. Ты лаешься с омоновцами, пихаешь им какую-то статкарту и нагло врешь про телефонограмму из прокуратуры, уговариваешь меня не скупиться на лекарства, каждый вечер, вместо того чтобы сидеть дома с семьей, торчишь у него в палате до упора, даже в выходные о нем справляешься. А сестры милосердия, которые теперь постоянно около него крутятся, как я понимаю, тоже твоя работа? С какой целью? Кроме него, у нас сейчас пациентов нет, две медсестры и доктор на одного такого хворого более чем достаточно. А ты сестру Наталью привлек. Зачем? Чтобы она над ним помолилась? Иконку ему принесла? Я же тебя не первый день знаю, Моторов. Ты ведь никогда религиозного рвения не проявлял. Значит, можно легко прийти к выводу, что это все делается с целью максимально плотной опеки. Чтобы его лечили, кормили, обихаживали. Так только по поводу друзей и родственников суетятся, ну или за большие деньги. А с него взять нечего, вот я и спрашиваю: он тебе кто?

Маринка встала с кресла, вытряхнула пепельницу и снова посмотрела на меня:

— Но если ты его, кто бы он тебе ни был, ширяешь наркотой, опять же по доброте душевной, то я тебя, конечно, закладывать не буду, но общение наше на этом навсегда закончится. Понял?

Я кивнул в знак согласия и вздохнул:

— Нет, Веркина, я его ширяю не наркотой, а пирогеналом. Вернее, хотел ширнуть, да ты помешала.

— Пирогеналом? — изумилась Маринка. — Я тут тебя доктором Швейцером называю, а ты, оказывается, мучитель, вивисектор! Хочешь, чтобы у него температура рванула, чтобы он в ознобе трясся, зубами стучал? А может, ты в какой тайной секте состоишь, любителей нутряного тепла? Да, Леша, с тобой с каждой минутой все интереснее. Куда уж мне тебя понять, простой сибирской девушке.

И тогда я решился. Да будь что будет. Тем более все так запуталось, а времени почти и не осталось.

— Вот что, Веркина, пойдем на улицу, воздухом подышим. Заодно расскажешь, как за грибами сходила.

— Значит, твой пионер всю черную кассу Верховного Совета свистнул. Хороши дела. Теперь понятно, почему его к нам доставили, почему так стерегут. Он у них в заложниках. И расследование это у них частное. Они просто всем этим бардаком воспользовались. Ты же видишь, ни одного следователя прокуратуры, ни одного допроса. Он же до сих пор в неизвестных числится. А казалось, что может быть проще, чем установить такого. Пальцы откатать — и все дела. Человек дважды по делу проходил, его отпечатки во всех картотеках есть. И наверняка бумага о переводе от нас будет чистой липой. Не собираются они шум поднимать. Там такие деньги, что сами без башки остаться могут. И он, похоже, единственный свидетель, причем от которого уже никакого проку, если взяли этих, кто денежки увел. Уверена, что эти ребята, которые Леню твоего заставили сейф открыть, не сами по себе, а подельники этих ментов, скорее всего, и сами тоже менты. Просто решили кинуть своих хозяев, так бывает. Я тут где-то прочитала, что восемь килограммов долларов купюрами по сто — это миллион. А ты говоришь, в три мешка еле влезло? Представляешь, сколько там? Поэтому нет никаких сомнений, что в среду твоего Леню до тюрьмы не довезут.

Маринка посмотрела на реку, которая просвечивала сквозь деревья Нескучного сада. Мы пробрались сюда через секретный лаз у травматологического корпуса, для тех, кто не желал платить деньги за вход в Парк культуры. Сейчас здесь было странно безлюдно, с другой стороны — понедельник, все приличные люди на работе, а мы, два врача, вместо того чтобы находиться там, где нам положено, сидим на лавочке, слушаем тишину и щуримся на необычно жаркое октябрьское солнце.