Его еще не сразу нашли, с час, если не больше, доставали, отцепляли, пришлось состав отгонять, хорошо хоть, бригада нормальная привезла. Обезболили, банку с полиглюкином повесили. Рана была такая, что все только плечами пожимали. Особенно впечатляла черная пропитка шпал, вперемешку с разорванными мышцами и сухожилиями. А он к тому же в сознании был, разговаривал.

Тогда полосы криминальных хроник появились во многих газетах. Одно из завоеваний гласности — читать за завтраком о том, как в твоем городе ежедневно стреляют, режут, грабят и насилуют. Ну и про тот случай раструбило с пяток газет. И люди пошли. Поодиночке и семьями. Совершенно посторонние. Они несли ему цветы, фрукты, даже книги, некоторые передавали записки. Мы в газете прочитали, говорили они, какой кошмар, вот решили заехать, пожелать ему выздоровления. В первые дни шли десятками, потом пореже, но все равно их было очень много. Кто-то приходил повторно, телефон разрывался от звонков.

А дела с ним были совсем кислые. Тут бы и ампутация не помогла, так как основные повреждения были высоко. Все, как и ожидалось, разгноилось к чертовой матери, и ни один антибиотик не брал эту заразу. Он по-прежнему был в сознании, лежал и рассказывал, что вот выдали всем дубинки, а ему что-то не позволяет палкой человека бить, всегда оставляет ее в машине.

Его спасла Суходольская, наша заведующая. От отчаяния она предложила купать беднягу в борной кислоте. Мы сыпали в ванну порошок борной кислоты и на простыне опускали туда капитана. Через несколько дней расплавление тканей прекратилось. Еще спустя неделю рана стала приобретать какой-то пристойный вид. А через месяц мы подняли его в обычное отделение. Он остался работать в милиции, хотя первое время пришлось ходить с палочкой. А тот поток абсолютно незнакомых ему людей с цветами я буду помнить долго. Больше такого уже никогда не случалось.

Так что к милиционерам у меня никогда не существовало особых предубеждений. Тем более я всегда законопослушным был. Во всяком случае, до сегодняшнего дня.

К обеду мандраж усилился. Я в такие моменты начинаю плохо соображать. Слушаю невнимательно, отвечаю невпопад. Хорошо, сегодня операций нет. Пойду-ка еще с Леней ходьбой займусь и отбегу пообедать, хотя и есть-то особенно не хочется. Мне, когда волнуюсь, кусок в горло не лезет. Но прием пищи малость успокоит да и мозги в порядок приведет. Тут и напарник мой, Игорек Херсонский, весьма кстати появился. Спасибо, что вообще пришел. Хотя не совсем понятно зачем. Заглянул в палату на минуту, убедился — ни от кого деньгами не пахнет, и пошел по корпусу, как цыган по ярмарке, авось что урвет. Сначала нужно его найти, а потом уж и к Лёне.

Игорек стоял на нижнем лестничном марше, у самого спуска в подвал, воровато покуривал в кулак и вел разговоры с молодым брюнетом, пациентом мужского отделения. Тема наверняка обсуждалась достойная.

— Тогда ребята наши из Гудермеса подъехали, все забрали, тачку забрали, хотели еще наказать его, но я сказал — ладно, семью трогать не будем!

Надо же, какое великодушие! Боюсь, этих ребят из Гудермеса доброта погубит. Игорьку тоже понравилось. Стоит знай себе похохатывает.

— Игорь Алексеевич, можно тебя на секунду?

Игорек с видимым сожалением прервал увлекательную беседу и поднялся ко мне.

— Я в столовую Академии наук собрался, ты, если что, подстрахуй, мало ли, а то сегодня у меня дежурство.

— В столовую? На столовую еще заработать нужно! — начал свои традиционные шуточки Игорек. — Что, уже деньжат успел срубить?

— Успел! — спокойно наврал я, с удовольствием отмечая, как меняется его лицо. — Пока ты дрыхнешь, один мужик с простатитом на меня вышел, утром приезжал, вперед заплатил.

— Простатит — болезнь достойная! — У Игорька недобро забегали глазки, но он изо всех сил старался держать себя в руках. — Полсотни долларов запросто объявить можно.

— Полсотни в день? Нормально. Ах, за весь цикл??? Игорь Алексеевич, ты же не медсестра, ты врач, а это звучит гордо. Послушай моего совета, перестань размениваться по мелочам!

Он догнал меня у второго этажа:

— Знаешь, что мне хочется тебе сказать, Моторов? Я тебя давно и бессильно ненавижу!

Мы дружно засмеялись, хотя оба знали, что это не такая уж и шутка.

* * *

Наступило самое тихое время дежурства. В нашем корпусе по будням оно случается днем, около четырех. К этому моменту здесь остается только дежурная смена, у больных тихий час, а посетители придут чуть позже.

Мой напарник Витя Белов решил немного вздремнуть, благо все спокойно, а я снова отправился к Лёне. В реанимации нынче некомплект, наш реаниматолог, доктор Дружников, чья смена сегодня, в выходные копал картошку, да так себе засадил лопатой по голени — теперь чуть ли не до ноября будет скучать на больничном. А с учетом того, что, не считая Лени, реанимация уже неделю без пациентов, решили в случае чего из дома реаниматолога вызвать. Это тоже в Маринкином плане было учтено.

Сестры реанимационные озверели от безделья. Лёне два дня как перестали капать, остались только инъекции трижды в сутки, и все. Вот они или телевизор с больными вместе смотрят до одури, или чаи гоняют. И это Маринка не упустила из виду. Да и постовых омоновцев до сих пор еще нет и, наверно, уж и не будет. Эта особая тишина и спокойствие передались и мне, поэтому я мало того что перестал паниковать, а поймал особое чувство. Кураж. Все у меня сегодня получится. Иначе и быть не может. Я зашел в реанимацию. В своей комнатке за закрытой дверью негромко хихикали сестры. Ну и хорошо.

Леня лежал с закрытыми глазами, похоже, дремал. Но при моем появлении тут же пробудился. Чуткий сон, как у собаки. Да тут любой на стреме будет.

— Курить хочешь? — Я не стал открывать форточку, а, потянув за шпингалеты, распахнул окно целиком, обе створки. На улице сегодня жара, как летом. — Держи!

Леня вытащил сигарету из пачки, прикурил, жадно затянулся.

Я взял у него в изголовье пеленку, смочил ее перекисью из банки на столике и принялся оттирать хромированную дужку койки. Сначала одну, затем другую. Когда я начал драить тумбочку, причем внутри и снаружи, он удивленно на меня посмотрел.

— Тут не микробы, а звери! Их нужно всех изничтожить. Ты только до ночи не лапай здесь ничего, иначе снова вырастут.

Он кивнул. Интересно, понял ли, что я отпечатки пальцев стираю? Последний раз мне приходилось производить такую уборку в юные медбратские годы. А старшая сестра Томка Царькова постоянно говорила, что я не умею наводить красоту. Видела бы она меня сейчас. Минут через десять я закончил.

— Еще раз прошу, больше тут ничего не трогай! Понял? Ну а если понял, давай снова походим.

Ходить у него получается куда лучше, чем утром. Он уже не нуждается в моей поддержке. Вот и хорошо. Потому что ему нужно сегодня пройти около двухсот метров.

Леня постоял у открытого окна. После того как я отодвинул тумбочку, это стало возможным. Немного высунулся, посмотрел вокруг с интересом, но подоконник лапать не стал, послушный.