достать «продовольствие». Цены сумасшедшие. Мера (366) картофеля 8

рублей, 1 п[ачка] чая 8 рублей… Коленкора 2 р[убля] аршин, крупы нет совсем, 1 пуд овса 32

р[убля]!.. Масла нет совсем. Хлеба дают ½ ф[унта] на человека… Надоело все до смерти… И убежать

некуда.

[***]

Четверг, 24 августа

…Отдали Ригу. Наше «доблестное» воинство удирало во все лопатки… Немцы телеграфировали

своему кайзеру, что «бывшая» русская армия бежит и что дорога на Псков «открыта». А краса и

гордость русской революции Керенский декламирует в Петербурге о «первых лучах русской

свободы», опять в чем-то «клянется» и не желает ни с кем «делить власть».

В Москве в чине прокурора окружного суда [1745] высоко держит «знамя революции» Сталь (367).

Un [1746] poli type ce monsieur [1747]. «Красный» присяжный поверенный, никогда не упускавший

случай упомянуть, что он «правовед», он в [1]905 году единожды [1748] председательствовал на

каком-то импровизированном [1749] и инсценированном крестьянском съезде на котором, кажется, не

было ни одного мужика. Когда началось «усмирение», он не помня себя от страху улизнул в Париж.

Там он пришел в себя и [1750] в «колонии» фигурировал уже как видный [1751] член «крестьянской

партии», преследуемый «царскими жандармами»… Там же он сдружился с Керенским –

и [1752] после переворота [1753] разумеется поспешил вернуться на родину. Министерские портфели

уже были разобраны. Поэт Б. [1754] рассказывал, что когда оба «друга» встретились, Керенский

спросил Сталя: хочешь [1755] прокурором [1756] в Москву? Сталь изъявил согласие. Приехал в

Москву, занял прокурорскую [1757] квартиру в белом здании [1758] на фронтоне которого по синему

фону начертаны слова о суде «скором, милостивом и правом» (368) – и пошел «творить». Чего только

он не натворил! Перехватил письма и дневник княжны N., 18-летней девочки, топал на нее ногами, требуя выдачи «врагов революции», своего [1759] прежнего помощника, которого он пригласил

завтракать, самым серьезным образом хотел арестовать за контрреволюционные убеждения. […], кот[орая] «все знает», передавала мне [1760] в лицах диалог между бывш[им] помощником и

патроном [1761].

– Послушайте, Алексей Федорович, будь то воскликнул помощник [1762], ведь мы же с вами вели

частную беседу, ведь я к вам в гости пришел!

– Для меня нет частных бесед и нет гостей, когда дело идет о спасении революции, патетически

воскликнул прокурор…

Se non e vero… [1763], (369)

Пятница, 25 августа

…Осень. Холодно. Весь день с маленькими перерывами, моросит дождь. Парк облетает. Грязные

дорожки залеплены желтыми листьями. Холода и дожди смыли прелесть осенних красок. Ни писем, ни газет. Почта в Белых Столбах вообще счастливая случайность…

Воскресенье, 27 августа

…России больше нет. Есть Московия. «Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ…» (370) «От

финских хладных скал до пламенной Колхиды…» (371) Для нас это была реальность, нормальная

истина, дважды два – четыре… А вот для моих внучек, Тани (372) и Лели (373), это уже будет

риторика…

«Русь! куда мчишься ты?» (374) вопрошал Гоголь. Ну вот и примчались… в XVII-й век.

Революция в 5 месяцев замазала всякой всячиной прорубленное Петром окно в Европу – и мы

очутились в Азии. Французские газеты так и пишут: «Россия выброшена из

Европы!» (375) (Благодарные «союзники!» Забыли что без наших «Ванек» Вильгельм

через [1764] месяц, завтракал бы у них в Париже!) Сами виноваты! Никто как мы-с! Чего не доделали

Романовы – с головокружительной быстротой завершили Черновы, Керенские, Соколовы, Ленин при

благосклонном бездействии Львовых, Гучковых и стай кучно сидящих меж двух стульев премудрых

кадет…

В XVII в. у народа были еще патриархальные добродетели, была любовь к родине, был страх

божий… В [18]12-м году мужички хоть и топили в проруби «французя», но они умели и жалеть, и

жертвовать собой и несмотря на рабское состояние вели партизанскую войну.

А вот теперь – в век радиотелеграфов, аэропланов, удушливых газов, подводных лодок, под

сенью [1765] скрижалей Маркса в обработке Ленина, они обрели классовое самосознание!.. С фронта

бегут как ошалелые зайцы, а в тылу ведут себя как бешеные свиньи. Кони мне пишет, что в

Тарнополе (376) «наши солдаты хвостами изнасиловали до смерти пятьдесят сестер милосердия…»

Народ богоносец!.. И трагедия наша [1766] в том, что он в самом деле [1767] и богоносец, и скот.

В Петербурге «трудящиеся» занимаются коммерческими операциями: крадут в складах и вагонах

овес – конечно при содействии такого же «трудящегося» персонала и продают его 26 р[ублей] пуд.

«Работают» на заре, весь день торгуют, а ночи напролет играют в азартные игры…

Рига взята, дорога на Петербург открыта, Временное Правительство занято «углублением

революции»…

Несемся «без руля и без ветрил» (377) по взбаламученному морю…

Вторник, 29 августа

Час от часу не легче! Официальная так сказать декларация о гражданской войне! Вчера вечером

нам прислали из Москвы экстренные выпуски газет, в которых жирным шрифтом возвещается ряд

ошеломляющих новостей (378). Ген[ерал] [1768] Корнилов, 26 августа, прислал к Керенскому

деп[утата] Гос[ударственной] Думы Вл[адимира] Ник[олаевича] Львова с требованием Временному

Правительству передать ему, генералу Корнилову, всю полноту власти с тем что им, по личному

усмотрению, будет составлено новое правительство для управления страной (379).

Получив [1769] эту «ноту», Керенский бросился к телефону, чтобы переговорить с Корниловым по

«прямому проводу», которым столь преизбыточно пользуются нынешние августейшие особы, вероятно в надежде, что Вл[адимир] Н[иколаевич] Львов перепутал слова генерала. Но генерал «не

подтвердил» (380). Поднялась [1770], конечно, невообразимая суматоха. Во всех дворцах Петербурга

пошли «совещания» бесчисленных организаций бесчисленнейших революционных советов,

«совещались» всю ночь, метались из Смольного Института (ныне резиденция Совета Рабоч[их] и

Солд[атских] депутатов!) (381) в Зимний дворец к министру-председателю, назначили было

Директорию (382) и сейчас же ее отменили, министры то «отдавали» свои портфели, то брали их

назад, назначали с отчаянием диктатором Керенского, однако с оговоркой, чтобы он «все-таки» (это

особенно мило!) «опирался на Советы»… (383) Растерянность, очевидно, была невообразимая. Между

тем по городу стали распространятся слухи, что на Петроград идут Корниловские

контрреволюционные войска… Словом, полнейшая паника. Керенский издал приказ: 1) Корнилову

сдать должность генералу [1771] Клембовскому (384) (главнокомандующему Северным фронтом) и 2) объявить Петроград и Петроградский уезд на военном положении (385).

Совсем по испытанному самодержавному рецепту. Вот уж можно сказать: plus ça change… [1772], (386)

[***]

…Сегодня известия еще тревожнее. Корнилов отказался исполнить приказ Керенского. Генерал

Клембовский присоединился к генералу Корнилову (387). К ним присоединился и казачий генерал

Каледин (388).

[***]

Среда, 30 августа

Голова кругом идет. О[нисим] Б[орисович] прислал со станции газету. Происходит какая-то

чудовищная свалка. Восстановлена строжайшая цензура