Проводив ее до двери, я отправляюсь в свою квартиру, все это время размышляя о том, что я могу сделать, чтобы изменить ее мнение.

Дело в том, что даже мне так чертовски противно то, что я с ней сделал, что я и себе бы этого не простил. Но это не значит, что я остановлюсь. Не тогда, когда она — моя единственная причина жить.

Я начинаю отжиматься, думая, что физические упражнения могут прояснить мою голову и дать мне новые идеи.

Поскольку близость, похоже, не очень-то помогает, мне придется сменить тактику. Но я знаю Джианну, и я также знаю, что причинил ей много боли. Никакие извинения не помогут, пока она не будет готова простить меня — если вообще будет готова.

Она права в том, что у нее наконец-то появился шанс жить на своих условиях, и я не сделаю ничего, что могло бы поставить это под угрозу.

Я уже наполовину закончил свой подход, когда услышал какие-то звуки с другой стороны стены. Я хмурюсь.

Туд. Туд. Туд.

Похоже на звуки ремонта. А зная Джианну и ее отсутствие опыта в таких делах, я очень сомневаюсь в этом.

Страх поселяется в моем животе, и я, не думая, бросаюсь к ней, громко стуча в дверь.

— Джианна! Открой!

Мысли о том, что кто-то вломился в ее квартиру или на нее напали, проносятся в голове, и я уже в шаге от того, чтобы выломать дверь.

— Что такое? — Наконец-то, она открывает дверь, невнятно произнося слова. Все ее лицо залито слезами, а на внутренней стороне руки — рана.

— Солнышко, — говорю я и вхожу внутрь, закрывая за собой дверь.

Джианна сжимает бутылку с алкоголем, кровь течет по ее руке и по бутылке.

Она смотрит на меня со смесью счастья и печали, в уголках ее глаз еще больше слез.

— Я тебя ненавижу, — мямлит она, делая шаткий шаг вперед и тыча в меня пальцем. — Я ненавижу тебя, мать твою! Почему ты не можешь оставить меня в покое?

— Солнышко…

— Не солнышкай мне тут! Ты сукин сын! — говорит она перед тем, как наброситься на меня. Бросив бутылку на пол, она начинает бить своими маленькими кулачками мне в грудь, и мое сердце разрывается от ее жалких попыток.

В ее глазах столько боли, и я чувствую себя самым ужасным ублюдком, потому что знаю, что этому причина я.

— Джианна, — шепчу я, позволяя ей выплеснуть на меня всю свою боль.

Ее маленькие удары почти не ощущаться, но когда она задевает некоторые из моих незаживших ран, мне приходится приложить все усилия, чтобы не шевелиться и позволить ей выплеснуть свой гнев.

Вскоре рыдания начинают сотрясать ее тело, и она вцепляется руками в ткань моей рубашки, зарываясь головой в мою грудь.

— Шшш, — медленно поглаживаю я ее по волосам.

— Почему? — хрипит она. — Почему ты не можешь оставить меня в покое, — шмыгает она носом, сморкаясь в мою рубашку. Что ж, если это будет частью моего наказания, я приму его.

Когда я вижу, что она немного успокоилась, я подхватываю ее на руки и несу на кровать. И тут я понимаю, что ее шкаф рухнул на пол — наверное, это и есть источник шума.

Осторожно положив ее на кровать, беру ее руку, чтобы осмотреть рану.

— Довольно неприятная рана, солнышко. Нужно перевязать, — мягко добавляю я, поднимая взгляд и замечая, что она внимательно смотрит на меня. Ее глаза покраснели и припухли, ресницы все еще влажные от слез.

Она отрывисто кивает, и я быстро возвращаюсь в свою квартиру за аптечкой.

— Что тебя так разозлило, что ты разрушила этот несчастный шкаф? — спрашиваю я, промывая рану и пытаясь отвлечь ее от боли.

— Ты, — дуется она. — Ты всегда меня злишь.

— Да? — усмехаюсь я. Злость — это хорошо, потому что это значит, что я ей не безразличен.

Я могу принять всю ее ненависть, злость и истерики. Чем больше, тем лучше, потому что это показывает мне, что я все еще влияю на нее.

— Ты хам, — продолжает она. — Зачем тебе нужно причинять мне столько боли? Почему ты не можешь быть мне безразличным? — Джианна тычет мне пальцем в грудь.

— Мне нравится, что я тебе не безразличен, — говорю я ей, ловя ее палец и поднося его ко рту, чтобы поцеловать.

— А мне нет, — вздыхает она.

Я пытаюсь как следует перевязать ее рану, но она продолжает двигаться, мешая меня.

— Джианна, сколько ты выпила? — спрашиваю я, наклоняясь ближе, и чувствую сильный запах алкоголя.

Она пожимает плечами, слегка отталкивает меня, а затем слезает с кровати и берет свою бутылку.

Подняв ее, она прищуривается, пытаясь определить, сколько она выпила. Но, судя по наполовину пустой бутылке, я бы сказал, что много.

— Недостаточно, — говорит она, поднося бутылку к губам, и отпивает.

— Проклятье, — ругаюсь я, хватаю ее и бутылку и разделяю их, заставляя ее при этом зашипеть.

— Более чем достаточно, — поправляю я ее.

Держа ее одной рукой, а бутылку другой, отвожу ее подальше. Она продолжает бороться за бутылку, ее лицо такое чертовски милое, когда она дуется на меня. Надутые губки делает ее лицо еще более очаровательным, когда продолжает размахивать руками, пытаясь достать бутылку.

— Больше никакой водки для тебя, — цокаю языком.

— Пожалуйста, — морщит она губы в попытке очаровать меня, но я уже направляюсь к раковине, чтобы вылить содержимое бутылки.

— Ты… — Джианна в ужасе смотрит, как жидкость стекает в канализацию. — Ты знаешь, как дорого это стоило? — Она бросается к раковине, с еще большим сожалением глядя на пустую бутылку.

— Запивая свои страдания, ты ничего не решишь.

— Нет, решу, — скрещивает руки на груди. — У меня будет хоть один момент покоя, когда ты не будешь вторгаться в мои мысли. — Она говорит уверенно, похоже, не понимая, что только что призналась, что думает обо мне.

— И как часто я вторгаюсь в твои мысли? — интересуюсь я, придвигаясь к ней ближе.

— Слишком часто, — незамедлительно отвечает она, прежде чем ее глаза расширяются, и она прикрывает рот рукой. — Я этого не говорила, — делает она слабую попытку отступить.

— Говорила, — улыбаюсь я, загоняя ее в клетку. — Не волнуйся. Я тоже часто думаю о тебе. Слишком часто, — наклоняюсь к ней, наблюдая за тем, как расширяются ее зрачки от моего приближения. Ее соски также затвердели под тонкой рубашкой, и я не могу сдержать волнения, которое возникает во мне от осознания того, что я ей не безразличен.

— Ты должен уйти, — шепчет она, не отрывая