До вечера я оставался в Черновицах. Назначил коменданта, помогал ему «наладить нормальную жизнь», разрешал сотни самых разнообразных вопросов.

Здесь же, в помещении комендатуры, узнал, что один из батальонов бригады Моргунова на рассвете ворвался на черновицкий аэродром и захватил целехонькими немецкие самолеты. Лейтенант Овчинников с десантом нагнал колонну арестованных. Охрана разбежалась врассыпную, едва услышав гул танковых моторов…

Бригады Бойко и Моргунова развивали натиск на Сторожинец.

Догоняя их, я поехал дорогами, хранившими привычные уже следы немецко-румынского отступления. Разбитые машины, автобусы, сгоревшие танки, нацеленные в небо стволы недвижных зениток.

На повороте шоссе возле свеженасыпанного холма стоял часовой. Меня это удивило.

— Что охраняете?

— Не могу знать.

— Кто поставил?

— Старший лейтенант Адушкин.

Часового расспрашивать не полагается, а про холм я вспомнил случайно пятнадцать лет спустя, распивая чаи в Тернополе, на квартире Адушкина. Адушкин расхохотался так, что дочка испуганно посмотрела на него.

— Как же, как же! Шоссе берет влево, а справа остается буковая рощица. Мы там немецкий продовольственный обоз накрыли. Добро на дороге не уцелеет. Вот я что получше да покрепче упаковано (немцы — мастера паковать!) и велел зарыть… Наступление скоро выдохнется, думаю, на формировку встанем и опять гороховый суп с американской колбасой пойдет. А тут машину подошлешь, кой-чего откопаешь, и солдат скучать не будет…

…В лесу на поляне восточнее Сторожинца я нагнал штаб Бойко. И здесь услышал весть, от которой в радостной тревоге сжалось сердце: взвод лейтенанта Шкиля вышел на государственную границу Советского Союза с Румынией.

Вскоре появился и сам Василий Шкиль. Он вылез из «тридцатьчетверки», черноволосый, черноглазый, с густыми смолистыми бровями, со щетиной, отливавшей синевой. Доложил. Повернулся через левое плечо, направился обратно к танку:

— Давай, ребята, распутывай.

Отвязали что-то и бережно понесли к нам:

— Вот, глядите.

Подминая начавшую пробиваться траву, перед нами лежал полосатый пограничный столб. Наверху на одной стороне надпись: «СССР», на другой латинскими буквами: «Румыния». Нижняя, находившаяся в земле, часть столба начала гнить, на верхней — потускнели, стерлись краски.

— В укромном месте стоял, фрицы и румыны не приметили, — объяснял Шкиль. Мы, как увидели, такой салют трахнули, что, наверное, у Антонеску в Бухаресте стекла вылетели!.. Потом, думаем, давай свезем столб комбригу покажем… Может, за это, как за форсирование Днепра, Героя получить полагается.

— И так хорош будешь, — оборвал Бойко и добавил солидно: — Хотя, конечно, большое дело сделали, на госграницу вышли.

— Так ведь я, товарищ комбриг, неспроста привез. И не токмо, чтобы похвастаться. Сомнения у нас имеются. Парторг батальонный говорит, что, может, не надо ту границу переступать. Чужая земля нам ни к чему. А с другой стороны, еще до войны учили: бить врага на его территории. Да и помочь румынскому трудовому народу — тоже долг. Спорили, спорили, комбат и велел к вам ехать, лично выяснить. А то, говорит, как бы международного осложнения не случилось…

— Ты-то сам как полагаешь? — усмехнулся Бойко.

— Я-то? — хитро прищурился Шкиль, стараясь предугадать точку зрения командира бригады. Но не так просто понять, что думает Бойко. И, отказавшись от своего намерения, Шкиль решил выкладывать напрямую:

— Вперед без передышки — вот мое мнение. Бойко оценивающе посмотрел на лейтенанта:

— Без передышки? А бриться надо? В таком виде — за государственный рубеж, в сопредельную державу?.. Нет, Бойко явно не торопился высказывать свое мнение:

— Давай посоветуемся с членом Военного совета. Он газеты на час раньше нас читает. Как, товарищ генерал?

— Думаю, лейтенант прав. В принципе прав. Только сейчас не придется «без передышки».

Мне было известно, что обстановка меняется и с минуты на минуту должен поступить новый боевой приказ.

— Так-то, товарищ Шкиль, — бодро подытожил Бойко. — Давай действуй… А столб возьми с собой. Вройте его в законное место. Пускай стоит.

На следующее утро мы по радио услышали заявление Советского правительства о вступлении наших войск на румынскую территорию. Мнение лейтенанта Василия Шкиля получало государственную поддержку.

Бойко снял наушники и задумчиво произнес:

— Не дожил Саша до такого часа. В первый момент я не сообразил, о ком это. Потом понял. Приняв бригаду Бурды, Бойко часто вспоминал о нем.

— Про себя скажу: могу иной раз слукавить. А Саша не мог. До того прям, что оторопь брала… Я ж все время вижу: народ меня с Сашей сравнивает. А чего сравнивать? Сам знаю: не достоин сравнения. И никто не достоин… Если за что меня солдаты любят, так за то, что я сам Сашу, как брата, любил. Если где в трофеях вкусное что попадет, сразу же Саше посылал…

На ящике возле «хорька» Миша Кучин расстелил газету, положил кусок розоватого сала со шкуркой и нарезанную буханку. Бойко ел машинально, безо всякого интереса.

— Вчера мы тут письмо написали Сашиному сыну Женьке. Дескать, усыновляем его бригадой, зачисляем в списки и ставим на все виды довольствия.

— Дело доброе. Только как же с довольствием, мальчугану лет десять удивился я.

— Обмундирование специально сошьем: сапоги, шинельку и все прочее. Продовольствие посылками будем отправлять. А деньги собираем. За этим не постоим…

Взятие Черновиц, наступление к югу от города дались нам сравнительно легко. Мы понимали: здесь заслуга не только наших частей, дело не только в том, что Гетман умело разработал и осуществил операцию. Общее положение на советско-германском фронте заставляло гитлеровцев быстро убираться из этого района.

И была еще одна сила, действие которой явно ощущали немецкие, румынские и венгерские войска под Черновицами. От пленных, от местных жителей мы услышали о лихих ударах по врагу неуловимого партизанского отряда. Вскоре мне посчастливилось встретиться с командиром его.

Вместе с Помазневым приехал офицер в полушубке и фуражке. Темная, шелушащаяся кожа обтянула острые скулы.

— Командир партизанского соединения подполковник Тканко, — он устало приложил плохо гнущуюся ладонь к фуражке с выцветшим верхом.

Поздоровались, приглядываясь друг к другу. Тканко подумал с минуту и снял фуражку.

— Чтобы не было сомнений.

Отогнул кожаный отворот околыша и достал кусок батистовой ленты.

— Вместо удостоверения личности. Всегда говорят:

«Предъявите ваши бумаги». А у нас: «Предъявите ваши тряпки».

«Тряпка» подтверждала — подполковник Тканко действительно командир партизанского соединения. Об одном лишь он умолчал — о присвоенном ему звании Героя Советского Союза.