Мы наскоро пообедали. Мне надо было ехать в войска. Тканко сел на заднее сиденье и, прежде чем Кучин дал газ, уснул. Машина мчалась, подскакивала в воронках, буксовала в грязи, а смертельно уставший Тканко, то привалившись к спинке или дверце, то упав на бережно придерживавшего его Балыкова, спал. После нескольких часов такого сна, уже вечером, на стоянке, он скупо рассказал об отряде.

Его, а также комиссара соединения майора Стендера, начальника штаба капитана Коноплянникова — всего двенадцать человек — 15 марта забросили во вражеский тыл. С первого дня к группе стали присоединяться крестьяне, бежавшие из лагерей пленные. И с первого же дня — засады, облавы. Румынская жандармерия прочесывала леса. Партизаны маневрировали, прятались, запутывали следы. Иногда бои тянулись по двое — трое суток. За это время удавалось распропагандировать кое-кого из облавы, зато ярость остальных возрастала.

Несмотря ни на что, группа Тканко создала крепкую базу, установила агентурную связь с селами, начала действовать на коммуникациях. Тогда гитлеровцы бросили против партизан 5-й кубанский казачий полк армии Власова. Это был самый серьезный враг, и бои с ним были самыми кровопролитными.

— В атаку скачут — по-русски кричат. Так небось в пятом году на Пресне. По-русски, — повторил Тканко. — А у нас и молдаване, и румыны, и украинцы. Сложная штука… Лютее власовцев зверья не видал…

Я пересказал Тканко все, что слышал о его отряде от пленных, поделился своими соображениями о действиях партизан, помогавших нам при форсировании Днестра и взятии Черновиц.

Тканко оживился:

— Спасибо на добром слове. Ребятам своим передам. В тылу у противника ведь так: бьешься, а не ведаешь, чувствуют свои от тебя пользу или нет…

— Какие у вас теперь планы? — спросил я.

— Те же, что и у всей армии — гитлеровцев бить. Передохнем несколько деньков, наедимся, наспимся, накуримся — и айда. Тут в Прикарпатье орешек из крепких. В нашем тылу большие силы противника остались. Надо полагать, гитлеровское командование постарается их выручить.

Он из-за пазухи достал мятую карту, расправил ее на коленях. Севернее Каменец-Подольского красовалось большое синее яйцо, в котором стояли номера немецких дивизий. Я достал свою карту с таким же почти яйцом, и мы стали сверять номера соединений противника.

Подполковник Тканко опытом и чутьем не первый день воевавшего командира чувствовал сложность обстановки, понимал смысл начавшейся переброски наших частей.

4

С предрассветного июньского часа 1941 года наша армия проходила жестокую школу войны. Каждая операция — урок, испытание, и почти всегда нечто новое, заставлявшее задумываться солдат, ломать голову командиров и политработников. В прикарпатских боях я и многие мои товарищи впервые до конца поняли весь смысл и всю гуманность нашей работы по разложению войск противника. И впервые, говоря по-честному, осознали серьезные промахи, которые мы здесь допускали.

Действенность пропаганды, обращенной к вражеским частям, определялась обычно силой наших ударов по ним. Чем крепче бьем, тем убедительнее доводы листовок и радиопередач. Как правило, неприятельские солдаты бросали на землю винтовки и поднимали вверх руки, лишь видя безысходность своей участи.

А тут, в лесистых предгорьях Карпат, все сложилось иначе.

Полковнику Соболеву радируют из штаба корпуса:

«Направляем к вам командира венгерского батальона подполковника Лошонци Сабо».

Менее чем через час из бронетранспортера выскакивает старший лейтенант Подгорбунский и вежливо помогает сойти офицеру в венгерской форме. Разговаривают они жестами, мимикой, но явно дружелюбно. И это Подгорбунский, которому Соболев не уставал каждый раз напоминать, чтобы пленный был доставлен живым и в состоянии, позволяющем получить от него нужные сведения. Венгр привычно поправляет ремни, оттянутые тяжелой кобурой, независимо берет под козырек.

— Товарищ полковник, — шепчет Соболеву Подгорбунский, — его надо по-христиански встретить.

Разведчику не полагается выказывать удивления, да Соболев вообще по природе своей не склонен удивляться. Он кивает ординарцу, и на столе, только что заваленном схемами, таблицами, картами, появляются скатерть, нарезанный хлеб, банки с консервированной колбасой, фляга с водкой.

Венгерский подполковник, непринужденно улыбаясь, оглядывает комнату, крутит в руках банку с колбасой — «Америка?» — рассматривает плакат, на котором красноармеец с бронебойкой удовлетворенно вытирает рукавом лоб, а вдалеке догорает немецкий танк. Развертывает одну за другой газеты, сложенные на подоконнике, и пытается по складам читать:

— Пра-в-да. Что есть «пра-в-да?» От Со-вет-ско-го… Слово «Информбюро» подполковнику не дается ни в какую. Он шутливо вытирает со лба пот, показывая на плакат с бронебойщиком. Веселый, видно, человек командир венгерского батальона.

Невозмутимый Соболев жестом приглашает к столу:

— Разговаривает ли господин подполковник по-немецки?

— Gews.

Венгр сыплет по-немецки со скоростью, при которой Соболеву понятны лишь отдельные слова. Соболев вызывает переводчика и не спеша, исподволь выясняет все, что ему важно знать о 201-й легкопехотной венгерской дивизии. Подполковник все с той же понимающей приятельской улыбкой отвечает на вопросы. Но вдруг улыбка сходит с его лица, он оторопело кладет вилку, вытирает платком рот: Соболев спросил, каким образом подполковник сдался в плен.

— В какой плен? — возмущается венгр. — Я не пленный. Я пришел в гости.

Он с негодованием апеллирует к Подгорбунскому:

— Господин обер-лейтенант может подтвердить.

Голодный Подгорбунский, неохотно оторвавшись от консервов, кивает. Да, подполковник сам, по доброй воле пришел к нам. Его интересуют условия сдачи в плен, жизнь в лагерях, положение пленных офицеров, паек… К исходу дня веселый подполковник привел в наше расположение весь свой батальон с оружием. Даже кухню прихватил.

Война подошла к той стадии, когда гитлеровская коалиция начала с треском рушиться, как блиндаж, на котором развернулся тяжелый танк. Недавно еще прочные опоры и перекрытия ломались на куски, погребая под собой создателей этого ненадежного сооружения. Правители стран-сателлитов окончательно опозорили себя в глазах своих народов. Их непопулярность усиливалась экономическими тяготами, нехваткой продовольствия, горючего, сырья. Тыл вассальных стран не мог обеспечить свои армии сколько-нибудь сносным продовольственным и боевым питанием (солдаты противостоящей нам 201-й венгерской дивизии были вечно голодны, а что до технического оснащения, то весь 7-й корпус, куда входила и 201-я пехотная дивизия, имел в своем составе один-единственный артиллерийский дивизион). Зато тыл этот щедро питал войска антигитлеровскими настроениями.

Каждый день пленные подтверждали: венгерские части, развернутые в Прикарпатье, не хотят воевать против Красной Армии.