Н. Грибачев: «Он, радостно возбужденный, показал нам эти документы, даже фотографии одного из краснодонских партийных вожаков… Правда о краснодонцах оказалась для него во сто крат дороже, чем претензии писательского самолюбия, уязвленного критикой».

C. Герасимов: «Он решил сделать это потому, что видел в этом, казалось, непосильном труде требование исторической правды… Тогда он принял критику как солдат революции, превыше всего хранящий закон революционной дисциплины. Было ли это проявлением слабости или силы? Ответ напрашивается сам собой».

Бескомпромиссный В. Шаламов: «Фадеев доказал, что он не писатель, исправив по указанию критики напечатанный роман, то, что объявлено доблестью, на самом деле трусость писателя, неверие в самого себя, в верность собственного глаза».

К. Зелинский: «Нельзя считать каким-то творческим насилием над собой, что Фадеев во втором варианте „Молодой гвардии“ заинтересовался и этими, ранее упущенными им материалами. Как художник Фадеев при этом пережил поистине трагические трудности, меняя замысел романа. Но пошел навстречу этим трудностям Фадеев совершенно искренне, как коммунист».

Тот же Зелинский указывает: переработка произведений — дело нередкое. Вспоминает Гоголя, Л. Толстого, Горького, А. Толстого… Почему же именно на Фадеева впоследствии обрушилась столь зубодробительная критика — мол, «прогнулся»? Возможно, по нему хлестнули рикошетом осколки XX съезда — ведь книгу он переделал по указанию Сталина!

Фадеев вновь просит отпуск и в 1948 году опять садится за роман (сейчас звучит странно: отпуск — для работы, а не для Таиланда).

Он не фантазирует — снова работает с документами и очевидцами. Проводит работу не только писателя, но журналиста и историка. Убеждается в том, что критика была справедливой — это для него принципиально. Вспомним историю с «Ленинградом в дни блокады»: Фадеев не согласился с партийным начальством, предложившим эти очерки «довольно сильно покорежить: сгладить места, говорящие о ленинградских трудностях…» (из письма Фадеева Жданову). Неверно было бы говорить, что Фадеев всегда беспрекословно подчинялся. Ему нужно было верить в то, что он делает, — иначе, как он напишет в предсмертном письме, жизнь теряет всякий смысл.

Параллельно публикуются всё новые свидетельства о краснодонских делах, в том числе о партийном подполье. В сентябре 1948 года «Комсомолка» публикует статью Р. Новоплянской «Новое о героях Краснодона. Как коммунисты руководили деятельностью „Молодой гвардии“». Появились документы подпольного обкома, рассказ А. Л. Колтуновой — хозяйки квартиры, где жил Лютиков. Фадеев все это тщательно изучает, делает выписки о Лютикове, Баракове, их беспартийной соратнице Налине Соколовой. Г. Марголину — автору диссертации «Ворошиловградская областная партийная организация во главе народных масс области в борьбе против немецко-фашистских захватчиков в 1942–1943 гг.» — пишет в августе 1949-го благодарное письмо: «Мне кажется, вам удалось правильно определить руководящее ядро подпольной партийной группы в Краснодоне, ее связи с „Молодой гвардией“, и многое, казавшееся раньше неясным, теперь вполне прояснилось».

В это же время начинается переписка Фадеева с Асей. Ему необходим был диалог с собственной юностью. Он снова ищет силы, опору — в Приморье.

Фадеев работает, как говорил он сам, «с упорством изюбря» (снова дальневосточные словечки!). Вводит главы о большевистском подполье — главным образом о Лютикове и Баракове. Это не умаляет героизма молодогвардейцев — но в большей степени соответствует фактам.

Вместе с тем Фадеев приглаживает некоторые места — например, сцену эвакуации Краснодона, напоминавшей паническое бегство. Сцена искренняя, тоскливая, смелая для того времени; смягченная, она все же сохранена.

Были и другие важные поправки. Так, в первой редакции появлялся положительный Кистринов — реальное лицо, приятель дяди Кошевого Николая Коростылева. Потом выяснилось, что он был пособником немцев — и Фадеев просто-напросто меняет его фамилию на Быстринова.

Ряд правок был подсказан внимательными читателями. В 1949 году Фадееву написала Ольга Маркова из Свердловска. Погиб ее друг — фронтовик майор Смирнов, и в его бумагах нашли любопытные документы: стихи комиссара молодогвардейцев Олега Кошевого, дневник Степы Сафонова, дневник Шуры Дубровиной… Стихи Кошевого «Пой, подруга, песню боевую» вошли в роман. В том же 1949 году в военную газету «Ленинское знамя» поступили материалы военнослужащего А. Петрова, встречавшегося с Туркеничем[323] в январе 1943 года. Эти материалы помогли Фадееву написать страницы о судьбе командира молодогвардейцев Ивана Туркенича после его ухода из Краснодона и вообще уделить больше внимания этой фигуре. Пригодились воспоминания краснодонского шахтера П. Куприянова, материалы Д. Андросовой…

Так что переработка романа вовсе не ограничивалась усилением роли партии.

Были, конечно, и потери. О них с грустной иронией говорил сам Фадеев в одном из писем: мол, переделываю молодую гвардию в старую…

В 1951-м вторая редакция «Молодой гвардии» выходит в свет. Книгу снова хвалят, порой даже слишком. Сам Фадеев пишет: «В целом роман неизмеримо вырос и может служить примером того, как должен относиться современный автор к общественной критике своего произведения». Вениамин Каверин ставит работу Фадеева над второй редакцией в пример Шолохову и Толстому: мол, в «Тихом Доне» и «Хождении по мукам» они не сумели добиться такой же гармоничности. Долматовский заверяет: «Писатель не испортил свой замечательный роман».

Симонов говорит разное: то дает обновленному роману высокую оценку, то (в 1956 году) заявляет, что вторая редакция — напрасная трата сил и времени, то (в 1970-х) опять убеждает нас в преимуществах второго варианта… Он, наверное, в каждый из моментов был по-своему прав. И едва ли тут вообще возможен однозначный ответ.

В любом случае: переиздавая роман, мы должны учитывать волю автора и его последние правки.

С кино Фадееву не везло, несмотря на его интерес к «важнейшему из искусств» и добрые отношения с видными режиссерами.

Было несколько неудачных сценарных опытов Фадеева, были попытки экранизировать «Удэге» и «Разгром».

Первый, немой «Разгром» снимался в 1930 году под Красноярском — в той самой Овсянке, что стала известной благодаря Виктору Астафьеву. В 1958 году вышла новая экранизация «Разгрома» под названием «Юность наших отцов». Поставили ее дипломники ВГИКа Михаил Калик и Борис Рыцарев. Левинсона играет Кутепов, Морозку — Юматов, Мечика — Четвериков, композитор — Микаэл Таривердиев. Красные поют про «молодого коногона», белые — романсы на стихи Блока. Мечик сильно «ухудшен», чтобы не было сомнений в его отрицательности. Неплох Левинсон: несерьезный вроде бы облик «лесного гнома» — но от него исходят сила и уверенность.