Конечно, сегодня «Пыль» читается еще более актуально. Проект был закончен буквально за несколько дней до египетской «революции» 2011 года, но голоса с площади Тахрир слышатся в каждой фотографии. Но еще сильнее они звучат на фоне сообщений о разрушениях, наносимых памятникам древних цивилизаций боевиками «Исламского государства». Vanitas Ксении Никольской – это не просто напоминание о неминуемой для всех и для каждого смерти, но и предупреждение о возможной гибели культуры, некогда возомнившей себя универсальной.

27 октября 2016

Поцелуй в раму

Выставка «Рыцарь отчаяния – воин красоты» Яна Фабра, Государственный Эрмитаж

К 57-летнему фламандцу Яну Фабру больше всего подойдет слово artist в самом расширительном смысле. Он знаменитый театральный режиссер, очень востребованный художник, скульптор, график и перформансист, способный совладать почти c любым художественным форматом и уж точно с любым предоставленным ему помещением. Ему что Лувр, что греческие развалины, что небольшая галерея, что королевский дворец, что парламент, а что центр Флоренции, который он завоевал нынешним летом. Все то ли декорация к одному, то ли фон для другого, но, может быть, это необходимое основание для того, чтобы каждый раз схожие по технике вещи рассказывали разные истории.

В Эрмитаже Фабр развернулся не на шутку. Его петербургская история – это роман с фламандским искусством, откуда он родом и которое у него в крови. Одиннадцать залов Зимнего дворца, Старого и Нового Эрмитажей плюс скульптура в главном дворе Зимнего плюс парадная анфилада в Главном штабе. Путешествие длиной несколько километров способно убедить зрителя в том, что Фабр мог бы продолжаться тут бесконечно. Но это впечатление обманчиво – в проекте Фабра все отмерено и рассчитано с точностью до запятой. И если есть в чем упрекнуть кураторов и самого художника, так это в том, что они не устояли перед искушением задействовать огромные новые залы Главного штаба: по сравнению с филигранной работой в старом музее они кажутся уже лишними.

Хронологически первым объектом выставки могло бы стать 20‐минутное видео перформанса Фабра в Эрмитаже прошедшим летом: художник бродит по почти пустому музею (в выходной день) в рыцарских доспехах и отдает дань преклонения искусству. Ходить ему, прямо скажем, тяжело – доспехи весят 40 килограммов и он еле передвигает в них ноги, а его роль требует еще и встать на колени, склонить голову и поцеловать объект восхищения. Искусством тут становится весь музей как таковой – целуются рамы картин, ручки кресел, пьедесталы скульптур и щеки розовых и смущенных копиисток, которые в этот день работают в залах.

Это видео открывает часть выставки в Главном штабе, но именно оно задает тему: художник вошел в музей «рыцарем отчаяния», а вышел «воином красоты». Современный художник как творец утопии (скульптура «Человек, который измеряет облака» во дворе Зимнего дворца); как жертва веры в то, что настоящее искусство требует жертв (инсталляция с копией портрета Рогира ван дер Вейдена, уткнувшись в которую, стоит манекен в образе самого Фабра с разбитым от излишней близости с искусством носом «Я позволяю себе истекать кровью»); как малое звено в вечном движении искусства, карлик пред великими – во всех вкраплениях, которые Фабр поместил в залы нидерландского и фламандского искусства.

То, что кого-то оскорбит (уже оскорбило) присутствие в храме искусства наглого бельгийца, предсказать легко. Нынче все горазды оскорбляться почем зря. Но, поверьте мне на слово, ни один мертвый кролик или сова, ни одна тысяча панцирей жуков или полотна, закрашенные синей ручкой Bic, даже на миг не способны как-либо помешать Рубенсу или Йордансу, в залы которых внедрилось это самое современное искусство. Квест, который сочинил Ян Фабр, может развлечь, а может остаться почти незамеченным (многие работы повешены так, что либо сливаются с хозяевами, либо вообще требуют специального поиска). Диалог, в который вступают тут работы Фабра, не назидательный, и стать его свидетелем можно только добровольно: кто-то услышит почтительно-ироничные переклички между избыточными фламандскими натюрмортами и чучелами Фабра, а для кого-то его маленькие картинки в рамочках между старонидерландскими портретами вообще сольются с постоянной экспозицией.

Фабр осваивает пространство, зал за залом, предлагая не реновацию, но комментарий. Про относительность живого и мертвого (какими мертвыми кажутся доспехи, музеефицированные в Рыцарском зале, и как оживают сияющие всеми цветами радуги панцири мертвых жуков, из которых Фабр собирает свой нагрудник), про vanitas как основную тему искусства (что фламандцу просто грех не обсудить), про смерть человека и картины, про жизнь музея вне человека.

Расхожие вполне темы, ни на какое откровение Фабр тут не претендует. Его выставка – изящнейший спектакль, в котором льется только искусственная кровь, и смерть выходит на сцену с рогом на лбу. Промежуточное, между видами искусства, положение, которое занял на современной арт-сцене Фабр, сбивает с толку пуристов. Успешный, дико востребованный художник, с важным видом произносящий банальности, расхаживающий в душных, перегретых батареями и вернисажной толпой залах в пальто с меховым воротником (снять нельзя – это его сценический костюм на тот вечер), раздражает. Он же как автор 24-часовой «Горы Олимп», спектакля прямого действия, гений физического театра – восхищает. То, что это один и тот же человек, и это пальто, и эта игра со старым искусством и с его зрителем, и эта художественная мегаломания (если не графомания) – такой же спектакль, принять сложно. Но если принять, пьеса оказывается сыгранной великолепно. И да, ни одно живое существо во время подготовки к выставке не пострадало – все попали к Фабру съеденными или убитыми не им и не для него.

31 мая 2013

Германия против света

Выставка «Против света. Немецкое искусство ХX века из коллекции Джорджа Эконому», Государственный Эрмитаж

Немецкого XX века в Эрмитаже практически нет. Все заканчивается на Кандинском, что, конечно, неплохо, но его искусство не очень немецкое и, по сути, еще одной ногой в веке XIX. Почему так получилось – понятно: Щукин и Морозов сумрачному германскому гению однозначно предпочитали острый галльский смысл, ничего в Германии не покупали, а когда краски немецкого экспрессионизма расцвели настолько, что дикостью своей могли сравниться с любимцами этих великих русских, фовистами, то и вовсе покупать перестали. Первая мировая война, породившая экспрессионизм и все из него потом выросшее, прервала и русское коллекционирование. Эрмитажу взять новое немецкое искусство было неоткуда.

Нынешняя выставка, конечно, зияющую эту дыру в постоянной экспозиции «универсального музея» не закроет. Всего двадцать шесть работ из одной, пусть и очень неплохой, но далеко не исчерпывающей тему частной коллекции, скорее, наглядно продемонстрируют, что без этого искусства эрмитажный экскурс в историю не полон, а разговор о периоде «20/21», который музей активно продвигает, начинается с одного большого вздоха о несбыточном. Хотя пример греческого коллекционера Джорджа Эконому как раз говорит, что загадывать не стоит. Сам он начал собирать всего двадцать лет назад и сегодня является владельцем первоклассных работ избранного периода. Даром что вещи Отто Дикса и Георга Гросса нередко появляются на рынке, а Ансельм Кифер и Георг Базелиц вообще еще живы и плодовиты, так что их работы открыты для покупки. В Эрмитаже много и часто говорят о закупочной политике, но покупают фрагментарно – пример Эконому наталкивает на мысль, что столь очевидную лакуну можно было бы попробовать и «залатать».