class="p1">– Привороты убивают душу заговоренного, госпожа, – продолжила Малуша, передумав уходить. – От них не бывает добра. Эта любовь не будет живой. Она, как застоявшийся пруд – со временем протухнет. Изъест мысли, иссушит тело. Я никогда не стала бы обращать заговор на человека, которого люблю, – она немного помолчала, разглядывая Гесту. – Но, кажется, я могу тебе помочь.

– И как же? – совсем тихо поинтересовалась та.

Ей было уже все равно. Очередная надежда рассыпалась прахом. Можно было бы найти и другую ворожею, но это не так-то просто, как может показаться. Они гроздьями на деревьях не висят. Да и веры в то, что это необходимо, не стало. Малуша умела убеждать.

– Я сделаю заговор. Но не на любовь, а на вещий сон. Если будет на то воля Макоши, ты увидишь во сне, что тебя ждет дальше, и сама решишь, что с этим делать.

Сама решишь… Геста устала решать, устала думать о том, что можно говорить, а что – нет. Устала заглядывать в глаза Драгомиру, пытаясь понять его мысли, и не видеть в них ничего, кроме безразличия. Она не хотела больше биться о стену – и как же хорошо было бы, чтобы всего несколько слов приворота решили все беды. Но Геста помедлила, перебирая в пальцах несобранные еще бусы, и кивнула:

– Хорошо, пусть будет заговор на сон.

Малуша облегченно улыбнулась – исчезла жесткость черт ее лица, глаза залучились участием. Она степенно села за стол, отодвинула разбросанное рукоделие и протянула руки Гесте навстречу. Та повернулась к ней и взяла ее вмиг потеплевшие ладони в свои.

– Повторяй за мной каждое слово, – таинственно прошептала Малуша. – Слушай внимательно! Не открывай глаз и ни в коем разе не смотри, что будет твориться вокруг.

Геста на миг засомневалась, но только снова кивнула и закрыла глаза по примеру Малуши. Ворожея помолчала, будто бы собираясь с духом, и речь ее полилась, точно воды великой Нейры:

«Пойду я в чисто поле, есть в поле белый кречет. Нелегко его найти, да легко увидеть. Перья его что солнце сияют, путь мой озаряют…»

Геста судорожно пыталась уловить каждое слово Малуши, боялась что-то упустить, не успеть произнести, но затем подхватила ритм заговора. Он затягивал в себя, как водоворот. Поплыли перед глазами бескрайние поля княжества, богатые, плодородные. Золотилась пшеница на юге и рожь – на севере. Слепил сочной зеленью овес, дурманил своим запахом вереск и колыхался от ветра, что гладил его ласковой невесомой рукой. Неслась камнем вниз белокрылая птица, но перед самой землей снова взмывала ввысь:

«Попрошу я белого кречета: слетал бы он в чисто поле, в сине море, в крутые горы, в темные леса, в зыбучие болота… И попросил бы он окаянную силу, чтобы дала она помощи, открыла завесу передо мной…»

Ветер за окном усилился, словно пытался выбить окна. Потухла сначала одна лучина, на столе, затем другая. Опрокинулся светец. Геста дернулась, пытаясь высвободиться, но натруженные пальцы Малуши крепко держали ее.

Тихие голоса – один, потом другой и третий – присоединились к звенящему в плотной тишине голосу Малуши. Гесте мерещилось, что за спиной кто-то стоит и сверлит ее назойливым взглядом. Вот-вот подойдет и опустит ледяную руку на плечо. Она чувствовала, как стены светлицы плывут, пропадая во тьме, и будто бы качается пол под ногами. Древние слова, сложенные сотни лет назад, повисали в воздухе, как парящие птицы.

«Слепа я, не вижу, да хочу увидеть… Узнать, что будет, что ждет меня… Жизнь ли, смерть ли, любовь иль ненависть, путь трудный или спокойствие…

Сел бы белый кречет на белу грудь да послал мне сон всевидящий. Как мать быстра Нейра бежит, как пески с песками споласкиваются, как кусты с кустами свиваются, травы с травами срастаются, так и я нашла бы во сне успокоение иль предостережение…

И пусть сон мой будет таким, каким есть, ни хуже, ни лучше…»

Геста не сразу поняла, что ворожея замолчала. Слова заговора впечатались в память, снова и снова обрывками вспыхивая в голове. Очередной порыв ветра взвыл за окном, и к нему присоединился далекий голос волка. По спине продрал озноб, и Геста вдруг отчетливо поняла: она пожалеет о том, что делает.

– Надеюсь, на этом все? – буднично осведомилась Малуша.

– Да… – очнувшись, прошептала Геста. – Можешь идти.

Она не слышала, как ворожея вышла из светлицы. За окном шумел ветер, снежинки мелкой крупой сыпались с неба и ударялись о стекло. Все лучины, что были в светлице, погасли – горел теперь только очаг. Холод пронимал до костей, будто Геста лежала в промозглой могиле. Она встала и поспешила вновь зажечь все огоньки. Свет неуверенно озарил комнату, и тени позднего вечера расползлись по углам. Казалось бы, что такого? Всего лишь заговор на сон. Но Геста еще долго ходила по светлице, и только потом поняла, что ни о чем не думает.

Она приказала стражнику позвать Тору и попросила ту остаться с ней ночевать. Смутный ужас охватывал ее. Так бывает, когда идешь по лесу перед закатом. Теряют четкость очертания, тускнеют цвета. И вокруг вроде тихо, но кажется, что из-за потемневших кустов на тебя вот-вот кинется волк, а то и вовсе какая-нибудь нечисть. Геста уже начала жалеть, что затеяла дело с ворожбой. Кому это поможет, да и стоило ли верить Малуше? Она, судя по россказням, ни с кем в доме не водила близкой дружбы. Другие девицы, бывало, сторонились ее и боялись лишний раз говорить о Хальвдане – лишь бы Малуша не услышала. Уж сколько лун прошло, а упоминание о расставании с воеводой все продолжало лишать ее спокойствия. И чего уж скрывать, виноватой в этом служанка считала Младу. Может, поэтому и помогла… Потому что почувствовала, что их с Гестой беды исходят от одной девицы.

Геста лежала в постели и озиралась по сторонам сквозь тьму. Что она наделала? Вдруг это обернется какой-то бедой? Не зря Малуша говорила про сговор с духами. Теперь казалось, что из каждого угла светлицы смотрят десятки глаз. Слова заговора до сих пор едва различимым шелестом звучали в ушах. Повторялись по кругу. Каждый случайный шорох или звук снаружи заставлял вздрагивать и вжиматься в подушки. Но усталость скоро взяла верх. Геста всего на миг закрыла глаза и внезапно, как это всегда бывает, провалилась в сон.

В далеке полыхал пожар…

Рыжее зарево поднималось над лесом, блекло и тонуло в ночной черноте. Небо