Рыжеватый юрист оставил свою машину в Бриджгемптоне неподалеку от бейсбольного поля Малой лиги; им с Рут пришлось тащить ее багаж около двух сотен ярдов. Скотт ехал с открытыми окнами. Свернув на Парсонадж-лейн в Сагапонаке, они двинулись на восток, и удлиненная тень автомобиля покатилась впереди них. На юге наклонные лучи солнца окрасили картофельные поля в нефритовые тона, а океан, соприкасаясь с увядающей голубизной неба, сверкал и переливался синевой, как сапфир.

Может быть, Гемптоны были перехвалены и погрязли во грехе, но конец дня ранней осенью все еще оставался ослепительным; Рут позволила себе почувствовать, что это место удостаивается искупления, пусть хотя бы только в это время года и в этот всепрощающий час предвечерья. Ее отец, видимо, только-только закончил партию в сквош, и теперь он и его побежденный партнер, наверно, принимают душ или плавают голышом в бассейне.

Высокая живая изгородь из бирючины в форме подковы, посаженная Эдуардо осенью 58-го года, полностью закрывала в этот час бассейн от солнца. Заросли были так густы, что лишь тонким лучикам удавалось проникнуть через них, и эти маленькие световые бриллианты здесь и там играли на темной воде бассейна, словно золотые монетки, которые не тонули, а плавали на поверхности. Был еще и настил, нависавший над водой, и если кто-то плавал в бассейне, то вода плескалась, издавая звуки, похожие на звуки озерной воды, бьющейся о пристань.

Они подъехали к дому, и Скотт помог Рут занести ее багаж в холл. «Вольво» цвета морской волны — единственная машина отца — стоял в подъезде, но отец не откликнулся на зов Рут.

— Папа?

Скотт, уходя, сказал:

— Он, наверно, в бассейне — сейчас как раз время.

— Наверно, — сказала Рут. — Спасибо! — крикнула она ему вслед.

«Ох, Алан, спаси меня», — подумала она. Рут надеялась, что она больше никогда не увидит Скотта Сондерса или другого мужчину вроде него.

У нее было три места: большой чемодан, саквояж для одежды и чемодан поменьше. Начала она с того, что отнесла наверх маленький чемодан и саквояж. Много лет назад, когда ей было девять или десять, она перенесла свою комнату из детской, у которой была общая с отцом ванная, в самую большую и дальнюю из гостевых спален. Эту самую комнату занимал Эдди О'Хара летом 68-го. Рут эта комната нравилась тем, что она далеко от отцовской спальни и имеет свою ванную.

Дверь в отцовскую спальню была открыта, но отца там не было. Рут, проходя мимо приоткрытой двери, позвала: «Папа?» Как и всегда, фотографии в длинном коридоре привлекли ее внимание.

Все пустые гвозди, которые она помнила больше, чем фотографии ее мертвых братьев, теперь были заняты; тут висели сотни скучных снимков Рут на всех этапах ее детства и ранней юности. Иногда на фотографии попадался ее отец, но обычно он был фотографом. Нередко на снимке с Рут была Кончита Гомес. Число фотографий с бирючиной было бесконечно. Они были мерой ее взросления — лето за летом Рут и Эдуардо торжественно позировали перед неумолимой бирючиной. Как бы быстро ни росла Рут, неостановимая бирючина росла еще быстрее, и в один прекрасный день она уже была в два раза выше Эдуардо. (На нескольких фотографиях у Эдуардо перед бирючиной был довольно испуганный вид.) И конечно, были здесь несколько недавних фотографий Рут с Ханной.

Рут шла босиком по Ковровой дорожке лестницы, когда услышала плеск в бассейне, расположенном за домом. С лестницы бассейн был не виден, как не виден он был ни из одной из спален второго этажа. Все они выходили на юг — их планировали так, чтобы они смотрели в сторону океана.

Рут не заметила второй машины в подъезде (она видела только «вольво» отца цвета морской волны), но решила, что нынешний партнер ее отца по сквошу живет достаточно близко и приехал на велосипеде, а велосипед она вполне могла не заметить.

Искушение, которое она испытала в присутствии Скотта Сондерса, было сильным настолько, что привело Рут в состояние знакомой ей неуверенности. Сегодня она больше не хотела видеть никаких мужчин, хотя и сильно сомневалась, что какой-нибудь другой партнер ее отца по сквошу мог бы привлечь ее с такой силой, как рыжеватый блондин.

Вернувшись в прихожую, она ухватила оставшийся чемодан — тот, большой — и направилась с ним наверх, намеренно избегая смотреть в сторону бассейна, который был виден из столовой. Звук плещущейся воды слышен был ей только до половины лестницы. Когда она распакуется, этот тип, кто бы он ни был, уже уйдет. Но Рут была бывалой путешественницей — распаковалась она очень быстро. Закончив, она надела купальник, потому что решила искупаться после ухода отцовского партнера по сквошу. Она всегда с удовольствием купалась после города. Потом она займется обедом. Она приготовит папочке хороший обед. Потом они поговорят.

Она прошлепала по коридору наверху, как и прежде, босиком, прошла мимо приоткрытой двери в спальню отца, но тут потянуло сквозняком, и дверь захлопнулась. Рассчитывая найти что-нибудь — туфлю или книгу, чтобы подпереть дверь, Рут вошла в спальню. Первым, что бросилось ей в глаза, была женская туфля великолепного розоватого цвета на высоком каблуке. Рут подняла ее. Туфля была из Милана, превосходной кожи. Рут увидела, что кровать не застелена — поверх спутанных простыней лежит маленький бюстгальтер.

Значит… ее отец плескается в бассейне не с одним из своих партнеров по сквошу. Рут повнимательнее, более критическим взглядом присмотрелась к бюстгальтеру. Это был дорогой бюстгальтер с пенистыми подушечками. Рут такой бюстгальтер был ни к чему, а женщина, плававшая с ее отцом в бассейне, полагала, что ей такой нужен. У женщины были маленькие груди — 32В.

И тут Рут узнала открытый чемодан на полу отцовской спальни. Это был видавший виды чемодан коричневой кожи, выделяющийся своими потертыми боками, удобными отделениями и полезными, надежными ремнями. Сколько лет Рут знала Ханну, столько у Ханны и был этот чемодан. («С ним Ханна была похожа на журналистку еще до того, как стала журналисткой», — написала Рут в своем дневнике сто лет назад.)

Рут замерла в спальне, ошеломленная не меньше, чем если бы застала Ханну и отца голых в кровати. Ветерок с океана снова потянул через окно и захлопнул за ней дверь. У Рут было такое чувство, будто ее заперли в стенном шкафу. Если бы к ней прикоснулось что-нибудь — платье или вешалка, — она упала бы в обморок или закричала.

Она из всех сил пыталась взять себя в руки, войти в то состояние спокойствия, в котором она писала свои романы. Рут представляла себе роман как большой неприбранный дом, хаотичный особняк; ее задача состояла в том, чтобы сделать это место пригодным для жилья, придать ему хотя бы подобие порядка. Она не боялась, только когда писала.

А когда Рут боялась, ей становилось трудно дышать. Страх парализовывал ее; увидев в детстве вблизи себя паука, она замирала как загипнотизированная. Как-то раз из-за закрытой двери на нее залаяла невидимая собака, и Рут не смогла оторвать пальцев от дверной ручки.

Теперь при мысли о Ханне и отце у нее перехватило дыхание. Рут пришлось предпринять огромное усилие, чтобы заставить себя шевельнуться. Поначалу она двигалась очень медленно. Она сложила маленький черный бюстгальтер и сунула его в открытый чемодан Ханны. Она нашла вторую туфлю Ханны — туфля лежала под кроватью — и поставила розовую пару рядом с чемоданом, где не заметить ее было невозможно. Рут знала, что в спешке Ханна может забыть какую-нибудь из своих сексуальных штучек, а Рут этого очень не хотелось бы.