Анна села рядом с ней:

— Я попросила своего начальника поговорить с доктором, но мы на самом деле мало что можем сделать, чтобы удержать тебя здесь, если они согласны тебя выписать.

Эмили ничего не ответила. Она даже не подняла головы, когда открылась дверь и вошла медсестра, чтобы измерить кровяное давление.

— Надо полагать, ее оставят тут на ночь? — обратилась Анна к медсестре.

Та молча замотала левое предплечье девушки черной манжетой с липучкой, подсоединила к прибору, накачала, глядя на круговую шкалу, и затем со свистом выпустила воздух.

Медсестра уже складывала свое оборудование, когда вошел Эдвард Виккенгем. Он холодно взглянул на Анну и резко сказал:

— Вам нет надобности находиться тут с моей сестрой. Соблаговолите уйти, пожалуйста.

Тревис хотела сказать что-нибудь Эмили, но та сидела все так же безучастно, глядя в пол. Анна секунду поколебалась и медленно вышла из палаты.

В коридоре Ленгтон еще беседовал с врачом. Не встревая в разговор, Анна прислонилась к стене. Была уже почти полночь, и она смертельно устала. Когда врач зашел в палату к Эмили, Ленгтон жестом подозвал напарницу к себе:

— Я сказал, что нам понадобится допросить мисс Виккенгем по поводу очень серьезного происшествия, и что, вполне возможно, ее придется взять под арест, и что я против того, чтобы ее увезли из больницы, и бла-бла-бла…

Анна посмотрела на закрытую дверь:

— Дело в том, что отец у нее медик, а братец из кожи вон лезет, расписывая, как прекрасно о ней будут заботиться дома.

— Да, знаю, но док на нашей стороне. Он думает, ей следует остаться тут на ночь и пообщаться с их психиатром.

Он мгновенно умолк, едва открылась дверь в палату Эмили и оттуда, яростно споря, вышли Эдвард и молодой врач.

— За моей сестрой будет самый лучший уход. Это же смешно! Я уже через час доставлю ее домой. Уложу в постель, приставлю к ней толковую сиделку. Не говоря уж о том, что ее отец — квалифицированный врач!

Доктор прикрыл дверь плотнее:

— Не сомневаюсь, что у вас наилучшие намерения, однако пациентка, на мой взгляд, не готова выписаться сегодня вечером. Кроме того, мисс Виккенгем сама не хочет…

— Господи, ей всего семнадцать лет! — оборвал его разозлившийся Эдвард. — Она не знает, что для нее лучше!

— Тогда тем более вы должны серьезно прислушаться к моему мнению. Это не первая ее попытка самоубийства. К тому же у нее искусственно опорожнен желудок, а кровяное давление высокое, это опасно. И вообще, у нее типичное истощение. Я считаю, что если до сего дня ее семья не заботилась о ее здоровье, то нынче вечером я не вправе выписать ее на ваше попечение. Завтра, возможно, это будет допустимо при условии, что она восстановит силы.

Еще некоторое время они продолжали спорить, продвигаясь к маленькой комнате ожидания прочь от стоящих в коридоре Анны с Ленгтоном.

— Отлично, он дерется за нашу команду, — отметил шеф.

Пятнадцать минут спустя Ленгтон увидел уходящего Эдварда — несказанно рассерженного. Брат даже не зашел в палату к Эмили. Когда Ленгтон попытался поблагодарить доктора, то получил холодный ответ:

— Ваше утверждение, будто моей пациентке грозит опасность от ее семьи, отнюдь не является главной причиной, почему я настоял на дальнейшем ее пребывании здесь. Какие бы вопросы вы ни хотели ей задать — подождите до завтра. Эмили Виккенгем очень слаба, и, я полагаю, как в физическом, так и в психическом аспекте она нуждается в лечении.

Ленгтон позвонил в участок, чтобы прислали женщину-офицера подежурить возле палаты Эмили Виккенгем. К этому времени было уже пятнадцать минут второго. Анна везла Джеймса домой, оба были вконец вымотаны. Когда Тревис остановилась возле его дома, неподалеку от ее собственного, он взялся за ручку дверцы и тихо сказал:

— Хорошо сегодня поработала, Тревис.

— Спасибо.

Он немного помолчал.

— Как твоя голова?

— Отлично. Небольшая шишка, но ничего страшного.

Правой рукой он ласково погладил ее затылок, отчего у нее замерло сердце и внутри все напряглось.

— Славный маленький боец… Знаешь, если хочешь утром подольше поспать, приходи в двенадцать. Отдохни.

— Спасибо, но, думаю, в первую очередь мне придется поехать поговорить с Эмили.

— А, ну да. А скажи-ка мне, как ты оказалась в ее квартире?

— Ну, мы же договорились, что я ее еще раз опрошу, — пожала плечами Анна. — Это запланировали еще до того, как мы отправились в Холл, и я обмолвилась Баролли… или он обмолвился… Короче, я сказала, что поговорю с ней по пути домой.

— Вообще, очень рискованно было с твоей стороны. Тебе все же следовало кого-то с собой прихватить. Я думал, ты этот урок уже затвердила с нашей последней с тобой совместной работы.

— Я же не знала, что там окажется Джастин.

— Это не оправдание! Там могло оказаться кое-что похуже — какое-нибудь ружье! Нельзя забывать о бешеной корове, когда скачешь через стадо. Научись обеспечивать себе тыл. Ты не бандит-одиночка — ты работаешь в команде и потому привыкай мыслить как командный игрок.

— Как ты?

— Точно.

Анна иронически подняла брови… но все же прикусила язык.

— Увидимся утром. — Он наклонился к ней и поцеловал в щеку.

От его запаха по телу прокатилась горячая волна. Такое бывает только в кино: когда героиня обнимает главного героя обеими руками, притягивает к себе и впивается в него долгим сладострастным поцелуем. У Анны не было такой удали, однако, когда Джеймс захлопнул дверцу машины, она пожалела, что упустила момент.

Анна припарковала «мини» возле дома и на лифте поднялась к своей квартире — на второй этаж пешком ноги ее уже не несли. Войдя к себе, она швырнула ключи на столик в прихожей и двинулась в спальню, на ходу высвобождаясь из пальто, одну за другой сбрасывая туфли, — оставляя за собой след из скинутой одежды.

Она плюхнулась на постель, широко раскинув руки. У нее даже не было сил подняться и почистить зубы.

Она глубоко вздохнула и простонала:

— От бли-ин…

Джеймс Ленгтон вернулся и так прочно обосновался в ее сердце и мыслях, что отрицать это было просто глупо.

Спящая Эмили выглядела такой юной и невинной! Капельница с глюкозой была на прежнем месте. Длинные худые руки лежали поверх натянутой простыни, а костлявые кисти покоились одна на другой. Кто-то убрал ей волосы с лица, прихватив их эластичной лентой, подчеркивающей ее высокие точеные скулы. Ее большие глаза казались глубоко запавшими под закрытыми веками.