– Оставайся, голубчик Илья, на бастионе при команде. Я приму гостя, допытаю все доподлинно… Заодно и отужинаю с ним. А потом и тебе дам время подкрепить силы и отогреться малость. Казака отошли к рогаткам – пусть зрят в оба глаза вдоль оврагов, не крадутся ли тайно воровские отряды, чтоб на город налететь.

– Вдоль тех оврагов доглядывают дозорные казаки прапорщика Панова, – напомнил Илья Кутузов коменданту, который проворно, скользя по снегу, сбежал с вала в ров, утонул в снегу выше колен, но быстро и сноровисто выбрался на дорогу.

– А ты зачем ездил в поле? – строго спросил капитан Балахонцев у целовальника. – Что за нужда? К ворам вознамерился бежать?

Целовальник, смешавшись от сурового спроса коменданта, невразумительно начал пояснять, что был послан самарскими обывателями проведать по причине их страха, далеко ли стоит воровская шайка. А если уже близко, то чтоб бежать им из города. А теперь, видя солдат у пушек, так он и вовсе спокоен.

– Марш домой! – прикрикнул капитан Балахонцев. – Ежели еще раз попадешь на глаза за полем – велю запереть в холодном амбаре вместе с голодными крысами! Понял? А ты, Антон, поедешь ко мне… Отужинаем вместе.

– Рад буду согреться горячим чаем, – живо откликнулся Антон Коротков. – Благодарствую, Иван Кондратьевич, за приглашение, хотя в Самаре у меня немало есть добрых товарищей…

Денщик Васька с рубцами на щекастом лице – успел-таки малость помять соломенную подушку – вскипятил самовар, покидал на стол, что попало под скорую руку: холодное отварное мясо, сало, хлеб с луком и мед в деревянной миске.

Ели оба весьма торопливо – проголодались на морозе, да и недосуг с новостями мешкать. За чаем Антон Коротков поведал Ивану Кондратьевичу о наезде атамана Арапова на пригород, о том, что тамошние казаки служилые, а тем паче обыватели из отставных солдат и казаков, безропотно признали самозванца Емельку Пугачева за истинного государя Петра Федоровича, особенно по уверению отставного гвардейского сержанта Алексея Горбунова.

– Тот отставной сержант Горбунов, – доверительно добавил Антон Коротков, подставляя пиалу под самовар, чтобы Иван Кондратьевич наполнил ее кипяточком еще разок, – из гвардейского полка вышел будто бы…

– О прошлом Горбунова я уже сведущ, – нетерпеливо перебил купца Иван Кондратьевич.

– Так вот, он сказывал обывателям, будто многократно самолично видел государя на парадах и смотрах. Посланный тайным образом, – шептал Антон Коротков коменданту, поглядывая на дверь, которая подозрительно поскрипывала: у денщика Васьки, оказывается, весьма длинные уши, – ездил тот Горбунов под Оренбург в Берду опознавать самозванца.

Иван Кондратьевич сдавил чашку с чаем, невольно и со стоном подумал, не поднимая глаз от подрагивающих пальцев: «Господи, за что испытываешь нас такими муками? Ведь было же объявлено – умер и похоронен государь Петр Федорович. А выходит, воскрес, Иисусу Христу подобно. Но того Господь вознес из могилы на небеса, а этого кто? А если и этого Господь вознес, чтобы наказать порок на нашей грешной земле? Тогда царедворцам Орловым не миновать плахи… Ну а нам-то, слугам матушки-государыни, как быть? Куда приклониться беспромашно?»

Спросил, скрывая невесть откуда упавшее в сердце сомнение и непривычную робость:

– И что же тот сержант Горбунов? Сказывали мне, будто признал в том самозванце истинного государя… Верно ли сказывали? Может, обман какой злоумышленный?

– Опознал, Иван Кондратьевич, и гнева на меня не держи, ваше благородие, я и сам в великом сомнении и страхе пребываю от этих слухов и сказов… Пересказываю лишь то, чему самовидцем был. Тот Горбунов оповещал алексеевским казакам и отставным солдатам, что до Бузулука он ехал с атаманом Араповым, а как получил копию манифеста того якобы объявившегося государя, так и поспешил к пригороду с малой силой, объявил жителям смутьянскую весть. От той вести все в великое возбуждение и впали. По тому известию и атамана Арапова с его отрядом встретили без всякого сопротивления, а боле того, к нему пристали немалым скопищем.

«Об этом же, вижу, и самарские обыватели хлопочут, – догадался Иван Кондратьевич. – Оттого и на земляную фортецию с пустыми руками вышли да своего нарочного целовальника гоняли в воровскую шайку проведывать… Ох, Господи, вразуми вещим словом, пожалей раба своего… Знать бы истинную правду, тогда и колебаний в душе не было бы. А так будто скользят слабые ноги врозь, как у пьяного мужика, каждая сама по себе норовит идти в свою сторону».

Спросил, стараясь отогнать от себя черные думы:

– Велика ли сила у тех… злодеев?

Антон Коротков отхлебнул из чашки, доверительно наклонился к капитану Балахонцеву, а сам покосил черными прищуренными глазами на неплотно прикрытую дверь боковушки. Подумал: «Я не успею уйти из канцелярии, а солдаты от комендантского денщика уже будут знать…» – и проговорил довольно громко:

– По моим подсчетам, будет поболе четырех сот казаков, господских крестьян, калмыков да башкирцев с чувашами. Пушек привезли на дровнях до дюжины. А довелось слышать по их пьяной болтовне сказанное, будто из Красносамарской крепости на подходе к ним еще отряд атамана Чулошникова силой до двухсот казаков и много пушек. И будто ныне в ночь всей силой грянут на город для разграбления богатых обывателей, которые не успели, дескать, еще из города выбежать к Сызрани.

Иван Кондратьевич взмокшими лопатками откинулся на спинку лавки, поставил чашку с чаем на стол, придерживая ее с обеих сторон пальцами. Словно не видя перед собой собеседника, тихо проговорил, уставив взор в темное окно, за которым редкими вихрями проносилась сухая поземка.

– Да-a, брат! Вот уж воистину не всем старцам в игуменах хаживать, кому и так помереть…

– Страшное время доспело, ваше благородие Иван Кондратьевич, – поддакнул Антон Коротков. – Мужики в драку кинулись без жалости к ближнему. Да и к себе тоже.

– Горшки и то в печке сталкиваются до треску в боках, а ты говоришь – люди в драке… – задумчиво отозвался Иван Кондратьевич на слова купца. Спросил, у кого остановится Коротков на постой. Тот ответил, что ему за хорошего товарища всегда был самарец Данила Рукавкин, у него и попросит угол, где б голову приклонить на это лихое время.

– Тогда ступай с богом, брат Антон. За службу матушке-государыне благодарствую. – Иван Кондратьевич встал из-за стола, проводил Короткова, плотно, будто из опасения, что поздний гость еще раз воротится и с более страшными вестями, прикрыл дверь в сенцы. Постоял некоторое время, не отпуская холодную дверную ручку. Когда застучали копыта коня под отъезжающим Коротковым, прошел в передний угол, встал перед иконой и перекрестился.

– Никакой разницы, Господь, от чьей петли умереть! Абсолютно никакой разницы: самозванцевы ли казаки петлю на шею накинут, государыни ли матушки палач по приговору ее криксрехта[14]… А ежели сотворю так, как умыслил, то при случае скажу: тебе радел, государь, оставляя город с огневыми припасами да с пушками исправными на бастионе… А будет тяжкий криксрехт – сошлюсь на то, что на мои слезные прошения ниоткуда поддержки не последовало… А что солдат да казаков увел без сражения – так чтоб та воровская шайка, взяв город приступом, ими ж не усилилась, как то в других крепостях случалось повсеместно… По тем моим разъяснениям, быть может, и не лишат живота, разжалуют в солдаты… А могут и казнить! По нынешнему времени человеческая жизнь – что кусок мокрого мыла, одной рукой так запросто свою судьбу не ухватить и не удержать…