– Обещаешь, Данечка?

– Конечно, – выдаю якобы уверенно. – Ради тебя и дочки я готов сражаться с самим чертом.

– Будешь сбивать небоскребы? – вспоминает Маринка, заставляя в очередной раз задохнуться.

«– Лететь за тобой, сбивая столбы, не собираюсь!

– Какие там столбы, Данечка? Ради меня будешь сбивать небоскребы!»

Вдыхая, нормализую этот процесс до спокойного состояния.

– Легко, Марин.

Оставить Чарушиных в счастливом неведении, конечно, не получается. Сирена «скорой», выманивает их спуститься на первый этаж, когда я уже куртку на жене застегиваю.

– Все под контролем. Мы в роддом.

Чтобы не волновались, о самом падении решаю умолчать.

– Ой… Ну, с Богом, – осеняет нас крестом мама Таня.

Никогда не видел, чтобы так делала. Наверное, у Лизки научилась.

– В «Радугу» же, да? – уточняет Артем Владимирович. Накидывая свою куртку, киваю. Он добавляет: – Мы сейчас соберемся, и следом.

Не факт, что рожать сегодня не будет. Но объяснять это времени нет. Поэтому просто выходим и грузимся в «скорую».

Маринку тут же раздевают, кладут на кушетку и подключают к каким-то приборам. Салон заполняет четкий ровный ритм сердцебиения нашей крохи. Я невольно вздыхаю. Только вот Маринка спокойнее не выглядит.

– Дань… Я тебе не сказала… – выдает вдруг, судорожно стискивая мою ладонь. – У меня еще кровь пошла…

Говорит мне, а реагирует врач.

Я, мать вашу, не способен.

– Много? – уточняет, продолжая водить датчиком. Быстро. Не так, как на плановом УЗИ. Пока смотрю на эти стремительные движения, в глазах скапливается жжение. – Сколько крови вышло?

– Примерно как при месячных… – всхлипывает Маринка.

И внутри меня происходит такая встряска… С трудом удается скрывать физически то, что эмоции вырвались и заметались по нутру.

– Отслойка плаценты. Одна четвертая всей площади.

Я закашливаюсь. Чтобы остановить это, прижимаю ко рту кулак. Кисть дрожит, как крепко я ни стискиваю пальцы.

– Это очень плохо? – задушенно шепчет жена.

– Милая… – вздыхает врач, задерживая на ней ласковый, будто материнский взгляд. – Это среднетяжелая степень преждевременной отслойки плаценты. Сейчас ребенок в порядке. Но он уже начинает испытывать гипоксию. Это нельзя игнорировать. Кроме того, если отслойка будет прогрессировать, счет пойдет на секунды. Пока еще есть время, но… – не договорив, женщина жмет какие-то кнопки на столе. – Будь сильной, милая.

Я содрогаюсь так, что, кажется, между лопаток пролегает трещина.

Врач, глядя в динамик, начинает говорить совершенно другим тоном – сухим, профессиональным:

– Подготовьте операционную на втором этаже. Экстренное кесарево сечение. Тридцать семь недель. Преждевременная отслойка плаценты. Одна четвертая площади. Состояния плода удовлетворительное.

– Нет… Нет… – лепечет Маринка, дергая в панике меня за руку. – У меня не должно быть «кесарево»! Я не хочу «кесарево»! Я сама хочу! Мы вместе, Дань… Мы же готовились!

И смотрит при этом с одним призывом: «Чертов ты Шатохин, реши проблему!».

А как ее решить, если от нас в этом случае уже ни хрена не зависит?

– Все не так… Все неправильно… – захлебывается горестно. – Мы же готовились… Все должно было быть прекрасно… Душевно… Как самое великое чудо… Как искусство… Как новый этап единения… Чтобы она нас приняла и сразу почувствовала, как сильно мы ее ждали… Как готовились…

Не хочу ее пугать, но она явно не воспринимает ситуацию серьезно.

– Марина, – стискивая ее ладонь, наклоняюсь над ней, пока не касаюсь лбом ее переносицы. – Мы утратили право выбора. Считай, что решила Дарина. Ты же не хочешь ее потерять?

– Даня! – орет, и я понимаю: доходит, наконец. – Ни за что!

– Тогда успокойся, Динь-Динь, – быстро целую ее. Даже не целую, а просто прижимаюсь губами. И снова смотрю в залитые слезами глаза. – Доверяй врачам. Доверяй Дыньке. Доверяй себе. И… – какой-то гребаный ком перекрывает глотку и душит так, что я начинаю задыхаться. – Обещай мне, что справишься.

– Если тебя не пустят со мной…

– Меня не пустят, Марин, – жестко останавливаю ее. – Это экстренное кесарево сечение, Марин, – еще сильнее интонациями давлю. Она зажмуривается и, всхлипывая, мотает головой. – Обещай мне, что справишься!

– Обещаю, – выдавливает отрывисто.

Но в клинике, когда ее уже катят на каталке по коридору, моя Чаруша пронзительно вскрикивает и хватается за низ живота. А пару секунд спустя белые простыни между ее ног заливает попросту ужасающим количеством крови.

И у меня начинает уходить из-под ног земля.

Продолжаю нестись за каталкой, но твердой поверхности не ощущаю. Кажется, что по воздуху на чистом упорстве несусь. Никакие мантры не помогают вернуть себе контроль. Я просто стараюсь помнить, что не имею права сорваться. Позволяю Маринке в ужасе выкручивать себе суставы.

– Больно… Даня… – бормочет между безумно частыми резкими выдохами и такими же рваными шумными вдохами. – Что это течет? Что это, Даня? Это же воды? Не кровь?

Глядя ей в глаза, пытаюсь прочувствовать весь тот кошмар, что она сейчас проживает. Остановить его возможности нет. Хотя бы располовинить.

Если бы я только мог!

– Держись, родная. За нас всех держись, – все, что я успеваю сказать ей, прежде чем закрывается дверь операционной.

А потом следуют длинные и, определенно, худшие в моей жизни минуты ожидания. Ведь пока я тут, за несколько стенок от меня идет тот самый «счет на секунды». Только сейчас осознаю, что это сражение не с чертями. И даже не с властелином ада. Это битва со смертью. А она, сука, абсолютно беспощадна.

Моя жена. Моя дочь.

Мои маленькие хрупкие девочки.

И я не имею никакой, мать вашу, возможности вмешаться. От меня ничего не зависит!

«А когда я постарею, Данечка, ты будешь любить меня так же сильно?»

Маринка… Малышка моя… Ты только постарей, родная.

Слышишь меня? Слушай, Марин!

Я тут. Я с вами. Всегда буду.

И любить тебя, безусловно… С каждой минутой сильнее, сколько бы нам ни было лет!

«Радуга» – частный ультрамодный перинатальный центр. Современная аппаратура, крутые специалисты и комфорт премиум-класса. Но конкретно в том месте, где нахожусь я, тяжелейшая атмосфера.

Тут тихо и холодно. Тут пахнет болью. Тут блядски страшно.

Никогда прежде мой страх не являлся таким сокрушительным. Он не просто ломает меня. Он уничтожает до основания.

Я не способен застыть в одном положении. Но не способен и двигаться. По ощущениям я словно