Кто-то донес на него. И там не стали долго разбираться – товарищ Сталин требовал жертв, это была последняя, самая жесткая волна послевоенных чисток. Следствие было коротким. Капитан НКВД на первом же допросе четко обрисовал ситуацию – Вайзман чистосердечно признает свою вину и получает 15 лет. Если не признает, он получает в морду до тех пор, пока не признает, и получает все 25, а то и вышку. Поэтому, когда перед Иосифом положили текст, где он сознавался, что, находясь в эвакуации на Дальнем Востоке, был завербован японской разведкой, получил от их резидента шифровальные книги (приобщенные к делу) и с тех пор непрерывно шпионил, саботировал и готовил теракты, Вайзман не стал изображать героя и поставил под ним подпись. «Вот и молодец! – просиял следователь. – Люблю таких!» Его можно было понять – ему тоже надо было выполнять план. Вайзман получил свою пятнашку и был этапирован в Воркуйлаг.

Все то время, пока Вайзман волочился по этапу, он думал всякие нерадостные мысли. Почему Небо так жестоко обошлось с ним? Что он сделал не так? Ведь он искренне старался не делать ничего дурного. Он всегда, как и положено благородному мужу, поступал так, как говорила Книга, и полагал, что за это всесильное Дао охранит его от большой беды. Ведь беда приходит только к тем, кто идет против воли Неба, а Небо суть справедливость. И вот сейчас он трясется в наглухо заколоченном вагоне навстречу своей погибели. Это, вы считаете, справедливо? Сомнения точили душу Иосифа. Может, все это банальный самообман? – думал он. С чего вдруг он доверился Книге? С чего, почему… Глупый вопрос. Человек слаб. Он всего лишь жалкая пылинка в вечности, ему нужна поддержка. Иосиф вот отыскал эту поддержку в Книге Перемен. Но ведь было то пророчество Чжоу Вана, – спорил Вайзман сам с собой. А было ли? Он ведь мог тогда и ошибиться. Черт их знает, может, надо было считать не по лунно-солнечному, а по крестьянскому, лунному календарю. А даже если не ошибся… Кто знает, может, Книга работает только в пределах Поднебесной? Может, она только для китайцев? Он же еврей все-таки. Не китаец. Когда Вайзмана доставили в лагерь, в душе у него царил полный раздрай. Он чувствовал, что безнадежно заблудился внутри самого себя. Вайзмана отвели к начальнику лагеря.

Начальником лагеря был майор НКВД Котов. И он явно находился в жестком запое. Котов обвел Вайзмана мутным взглядом, налил из графина стакан самогона, такого же мутного, как его взгляд, выпил и, сморщившись, понюхал погон. Нашел в стопке папок личное дело Вайзмана, перевернул несколько страниц, и брови его поползли вверх.

– Японский шпион? – удивился он. – Что за хуйня?

– Меня заставили признать вину, гражданин начальник, – сказал Вайзман.

Котов раздраженно махнул рукой, мол, не надо мне рассказывать, знаю я, как все это делается.

– Не в том дело, что ты японский шпион! То есть, конечно, немного странно, что именно японский, у тебя же на роже написано, что ты агент сионизма. Я не понимаю, какого хера тебя к нам определили? Шпионы – это не наш профиль!

Вайзман не понимал.

Майор Котов встал и, слегка пошатываясь, принялся мерить шагами кабинет.

– Лагерь для шпионов в двадцати километрах отсюда. Тебя, по всему, должны были туда отправить. Ты по профессии кто?

– Я математик, гражданин начальник.

– Во! – кивнул Котов. – И математики, и физики, сука, с химиками, все там. Все как один шпионы – культурная публика, короче говоря. Шарашат себе тихонечко, формулы рисуют. А у меня тут одни блатари!

Вайзман все еще не понимал.

– Уголовники, – пояснил Котов. – Воры, убийцы, рецидивисты и прочая мразь.

Вайзман похолодел.

– Видать, кто-то не туда твою папку сунул. Невезучий ты какой-то, Математик, – покачал головой начальник лагеря.

Эти слова задели Вайзмана гораздо сильнее, чем мог себе представить майор Котов.

– Что ж мне с тобой делать-то, Математик… – Котов поскреб небритый подбородок. – Ладно, – решил он. – Отправлю запрос в управление. Пусть сами разбираются. Придется тебе подождать – у них там сейчас работы до хера. Все везут вашего брата и везут. Везут и везут… Есть там кто еще на воле или все уже здесь? – Котов искоса взглянул на портрет Сталина над столом.

Иосиф не ответил – вопрос был риторический.

– А пока, Математик, молись своему еврейскому богу. Скажу тебе честно, шансов выжить у тебя мало. Это ж зверье, они ваш народец люто ненавидят. Мой тебе совет: хочешь жить – подставь жопу. Все. Лицом к стене! Руки за спину! Конвой! В десятый барак его!

Про жопу Иосиф не очень понял.

Вайзман прошел медосмотр (если медосмотром можно назвать пару косых взглядов пьяного врача), ему присвоили номер, который на ближайшие пятнадцать лет должен был заменить ему имя, внесли во всякие лагерные списки и ведомости, переодели в лагерную робу и повели вселять в барак.

Как раз заканчивалась дневная смена. Зэков построили в ряд и пересчитывали. Сейчас в это трудно поверить, но в то время многие в Союзе сидели совершенно заслуженно. Вайзман взглянул на этих, с позволения сказать, людей, с которыми ему придется жить бок о бок, и ужаснулся. Более отвратительного отребья он в жизни не видел. И как таких земля носит?

Когда Вайзман (руки сцеплены за спиной, взгляд в землю) поравнялся с шеренгой заключенных, кто-то из них воскликнул:

– Братаны, смотрите! Это же жид!

По колонне прокатился возбужденный ропот, и через мгновение каждый из них кричал ему в лицо: «Жид! Морда жидовская! Сучара пархатая! Абрашка!» Урки изливали на него тонны брани, показывали на него пальцами, словно он какой-то цирковой уродец, улюлюкали, плевали в его сторону, и каждый старался перещеголять остальных в масштабе унижения.

Жид. Жид. Жид. Это проклятое слово Вайзман ненавидел больше всего в жизни. Оно было для него олицетворением всего самого мерзкого, отвратительного и гадкого, что есть на свете. Жизнь сталкивала Иосифа со старыми евреями, всю жизнь прожившими в этой антисемитской стране и научившимися не обращать на это слово внимания. Научились не слышать, не видеть, не замечать. Научились жить так, как будто и не было этой ненависти, окружавшей всех их с рождения. Возможно, со временем он бы тоже стал таким. Тоже мог бы так – не слышать, не видеть, не думать. Но не сейчас. Сейчас это проклятое слово ранило в самое сердце, стучало в висках, не давало дышать. Вайзман смотрел на этих людей и видел только зловонные глотки. Все они слились в одну безликую черную массу.

– Может, сразу его пристрелить? – сказал один из конвоиров. – Чтоб не мучился.

Чтобы как-то успокоиться, Вайзман стал считать. Он высчитывал, по методу мэй-хуа, какая гексаграмма зашифрована в его лагерном номере. Букву в номере он превратил в число (номер позиции в алфавите) и разделил все числа на две части. Для каждой части проделал одну и ту же операцию – разделил на 8 (общее количество триграмм), отбросил остаток, снова умножил на 8 и вычел из исходного числа. В результате получалось число от 0 до 7, оно соответствовало номеру триграммы, у каждой из них был свой номер. Таким образом, Иосиф получил две триграммы и соединил их в гексаграмму. Потом Вайзман определил подвижную черту, по времени, когда он получил этот чертов номер. Число часа (предварительно надо было перевести часы на китайское время) он разделил на 6 (общее количество черт), остаток указывал на позицию изменяющейся черты. Вторая снизу. Таким образом, в его лагерном номере была зашифрована гексаграмма № 40 Освобождение, переходящая, после изменения второй черты с янской в иньскую, в гексаграмму № 16 Вольность. Название этих гексаграмм говорило само за себя. Это были очень благоприятные знаки, они обещали удачу, свободу и хорошее настроение.