Когда пришло время прощаться у выхода на посадку, Майкл пожал Терри руку с несколько преувеличенной сердечностью старого солдата: «Ну что, Терри. Сильно там не пугайся, держи хвост пистолетом».

Потом они обнялись с Сарой. Она была выше Терри, но их объятий это совсем не испортило. Хоть и ненадолго, но она прижала его к груди так, как подобает прижимать к груди мужчину, уходящего на войну, которая никому на свете не понятна.

На обратном пути они почти всю дорогу молчали, но в конце концов Майкл сказал:

— Ну хорошо, хрен с ним, я во всем этом кошмаре виноват, я понял. Эта моя дурацкая речь была ни к чему. — И добавил: — Но дело вот в чем, девочка: когда я уходил в армию, было принято, чтобы накануне отъезда тебя провожали. Было здорово, если гражданские устраивали вокруг тебя суету, а они устраивали, если все шло как надо.

— Знаю, — сказала Сара. — Но это раньше так было. Когда я еще не родилась. И Терри тогда тоже еще не родился.

И когда Майкл снова оторвался от дороги, он увидел, что она тихо плачет.

Очутившись дома, она сразу же ушла спать, и он получил возможность сесть на кухне, выпить пару бутылок холодного пива и попытаться собраться с мыслями.

Потом зазвонил телефон:

— Майкл? Это Джон Говард. Слушай, что это за парень был у тебя вчера на вечеринке?

— Просто один мой приятель из Нью-Йорка, был тут проездом. А что?

— Я так понял, что, после того как я уехал, он нагрубил Грейс и чем-то ее оскорбил.

— Вот как!

И Майкл вдруг понял, что разгребать всю эту грязь смысла уже не имеет. Терри Райан был где-то в небе за тысячу миль отсюда, навеки избавленный от Биллингса, штат Канзас, и, сколько ни говори теперь правды в лицо, она его уже не защитит.

— Что ж, в таком случае прошу прощения за неприятности, Джон, — сказал он в надежде, что сарказм этой реплики будет услышан, и положил трубку раньше, чем Джон успел что-то сказать.

Если бы Говард перезвонил и стал настаивать на своих дутых обидах, Майклу ничего не оставалось бы, как рассказать, что на самом деле учинила вчера Грейс. Но телефон больше не зазвонил.

Он пожалел, что Сара спит и не может заверить его, что он поступил правильно. Но может, это и к лучшему; хотя бы не надо к этому возвращаться — и больше никогда не придется.

Как-то вечером, в июне, в самом конце учебного года, Майклу позвонила Люси Дэвенпорт — сообщить, что их дочь исчезла.

— Что значит «исчезла»?

— Предположительно она направляется в Калифорнию, — сказала Люси, — но, по-моему, никакого четкого представления о том, куда она хочет попасть, у нее нет. Ей, видишь ли, захотелось побродяжничать. Ей хочется болтаться по дорогам в компании таких же грязных и вонючих бродяжек, как она, — по любым дорогам, где придется. Она ни за что не хочет отвечать, потакает любой своей прихоти и стремится, наверное, окончательно уничтожить себе мозг, перепробовав все галлюциногены, какие только под руку попадутся.

Первый курс в Уоррингтоне Лауру ничему, кроме дурных привычек, не научил, сообщила мать.

— Я так поняла, что в этом чертовом колледже наркотики на каждом углу.

Вчера она приехала оттуда домой, похоже «чокнутая», и привезла с собой троих друзей, видимо на выходные: одну девочку из Уоррингтона, которая тоже вела себя как чокнутая, и двоих парней, описать которых Люси затруднилась.

— Я хочу сказать, что это шпана какая-то, Майкл. Пролетариат, дети каких-то текстильщиков. Они ни на что не способны — только ворчат и мямлят что-то себе под нос на манер Марлона Брандо; правда, если мне память не изменяет, Марлон Брандо волосы себе до пупа никогда не отращивал. Примерно понятно, о чем я говорю?

— Ага, — сказал Майкл. — В общих чертах ясно.

— И потом, суток не прошло, как Лаура объявила, что они едут в Калифорнию. Переубеждать ее было бесполезно, с ней вообще невозможно разговаривать, а наутро обнаружила, что ее нет. Они все уехали.

— Бог мой! — сказал Майкл. — Не знаю, что и сказать.

— Вот и я не знаю. Я вообще ничего не понимаю. Я просто позвонила, потому что подумала, что, в общем, тебе следует об этом знать.

— Верно. Хорошо, что позвонила, Люси.

Сара сказала, что волноваться, скорее всего, не о чем.

— Лауре уже девятнадцать, — сказала она. — Практически взрослый человек. Она уже может позволить себе такую авантюру без всякого для себя риска. Наркотики, конечно, несколько тревожат, но мне кажется, тут ее мать преувеличивает, как ты думаешь? Хотя сейчас все поголовно подростки чем-нибудь балуются, и все эти наркотики по большей части не страшнее алкоголя или никотина. Главное, Майкл, не забывай, что, если с ней что-то случится, она тебе позвонит. Она же знает, где тебя найти.

— Она-то знает, верно, — сказал Майкл. — Но видишь, в чем проблема: впервые с тех пор, как она родилась, я не знаю, где искать ее.

Быть на двадцать лет старше своей жены удобно как минимум потому, что можно позволить себе оставаться спокойным и любящим мужем, когда жена начинает выказывать интересы, ничего общего с твоими не имеющие.

Много лет назад Майкл встревожился и даже испугался, когда Люси притащила домой книгу Дерека Фара «Как любить», но, когда в Канзасе у него на кофейном столике стал, том за томом, скапливаться устрашающий ассортимент продукции новейших авторов — Кейт Миллет[80], Жермен Грир[81], Элдриджа Кливера[82]— он едва ли испытал даже мимолетное раздражение.

Он не встревожился, даже когда Сара вступила в крайне серьезную организацию под названием «Международная лига женщин за мир и свободу»[83], хотя должен был признать, что, глядя, как она уезжает на машине на эти собрания, он пару раз вспомнил Люси, исчезавшую в таинственные сферы своих сеансов с доктором Файном.