– Ох!

– Ах!

– Так.

– Собственно, финал вполне пристойный. Ни дать ни взять Шекспир. Груда трупов.

– Кроме Беатрикс…

– Ну, знаете, кто-то же должен остаться в живых.

– Вероятно, ей удастся выскочить за принца Фортинбраса.

На этом и завершаются четверги земельного прокурора в отставке д-ра Ф., равно как и четверги председателя судебной коллегии в отставке герра Гальцинга, потому что слишком позднее время было для музицирования. Подготовленные для зрителей стулья вновь убрали, пюпитры сложили, ноты уложили в папки, инструменты – в чехлы. Было договорено посвятить следующий вечер четверга исключительно музицированию. Никаких детективов, никаких историй. Но и в следующий четверг музицировать не пришлось – на город обрушился ураган, и в результате аварии городских электросетей подача электроэнергии была прекращена. Любители музыки вполне обошлись бы свечами – «в конце концов, сочинили же этот квартет при свечах». Но имевшихся в доме свечей явно не хватало. Потом выяснилось, что клуб, членом которого являлся герр Гальцинг, решил перенести свои вечера со среды на четверг, кроме того, по ряду причин административного характера и семинары профессора Гальцинга также проходили именно по четвергам. Любители музыки договорились о переносе встреч по четвергам – «в память о нашем незабываемом друге д-ре Ф.» – на среду. Однако оставшийся не у дел четверг будто протестовал против подобного произвола – по средам вечно возникали проблемы: то один не придет, то другая явится с запозданием. Короче говоря, традиция захирела. И музыкальные среды, как и четверги, канули в небытие. Земельный прокурор д-р Ф. воспринял бы это чрезвычайно болезненно. Или как раз напротив?

Я вспоминаю…

Сейчас я обращаюсь не к читателю моей «Башни Венеры», а к читателю данной книги – вы, случайно, не помните слов земельного прокурора о синдроме «а также»? Он тогда рассказывал очередную историю, это было еще до того, как эти его истории стали записывать… Я чуточку волнуюсь, поэтому излагаю все запутанно. Дело в том, что мыслями я сейчас далеко, мне не дает покоя история, которую земельный прокурор и не знал, история, связанная с вырванной из той самой книги страницей…

Но так и быть – ее нельзя назвать в полном смысле слова историей, скорее, гротескным анекдотом на тему о бестолковости представителей властных структур; кстати сказать, она отнюдь не вымышленная и произошла в одной из общин в Химгау. То, что она вновь напомнит нам о синдроме «а также», бургомистр общины и не подозревал. У этого бургомистра был шурин, занимавшийся древесным питомником, но он почему-то предпочитал разводить только лиственные породы. И чтобы улестить шурина, бургомистр решил сломать традицию: дело в том, что жители общины – черт ведает почему – предпочитали как раз хвойные породы, так вот, бургомистр решил ввести новую традицию – высаживать лиственные деревья. И вот он издает официальный циркуляр о том, что отныне в городе по левую сторону каждой улицы, считая от центра города, должны высаживаться исключительно лиственные породы деревьев (!), равно как и лиственные кустарниковые, а справа – хвойные породы. Бургомистр не решился запретить высадку хвойных пород, потому что налицо было бы злоупотребление служебным положением. Главным аргументом упомянутого циркуляра было якобы стремление к гармонии и уравновешенности городского пейзажа. Циркуляр был одобрен соответствующей инстанцией правового надзора, то есть окружным управлением. Какое-то время бургомистр пребывал в неуверенности, однако окружное управление вопреки всем ожиданиям не стало цепляться за неуклюжее обоснование и одобрило предложенный циркуляр.

И вот законопослушные горожане принялись высаживать у себя в садах и на улицах деревья и кустарники лиственных пород, а также хвойных. Вместо привычного, живого и краткого словечка «и» стали громоздить бюрократическое «а также», которое не спасала от тяжеловесности даже сокращенная форма «тж.». Впрочем, употребление «а также» было вовсе не мотивировано – законопослушные жители общины высаживали у себя в садах хвойные и лиственные породы, на взгляд бургомистра, хаотично, что, по его мнению, вело к «деэстетизации» городского пейзажа и, главное, к уменьшению прибыли его обожаемого шурина. Так что пресловутое «а также» сыграло свою роковую роль, потому как проживающие по левую сторону улиц высаживали деревья исключительно лиственных пород, а те, кто занимал правую, – хвойных. Впрочем, вполне можно считать и наоборот – роли не играет.

Уважаемые читатели, заметили ли вы в этом распространившийся столь широко синдром «а также»? Если да, то заметили ли вы, что я неверно употребила здесь выражение «а также»? Вместо него следовало употребить «или».

После того как жители энергично озеленили территорию общины лиственными, а также хвойными породами деревьев, или же (!) кустарниковыми вышеуказанных пород, превысивший служебные полномочия бургомистр был переизбран, не отвечал больше за лесной питомник и его родственник, а вновь избранный глава общины, не располагавший родственными связями в питомнике (не исключено, правда, что его двоюродному братцу принадлежал кирпичный завод…), счел циркуляр об озеленении глупым, попытался приостановить его действие, однако не мог, поскольку приостановление действия циркуляра также должно было миновать окружное управление, что вызвало бы скандал, и бургомистр нашел выход в том, что самовольно внес изменения в циркуляр, что одобрения окружного управления не требовало, и упомянутый циркуляр гласил так: «Циркуляр об озеленении садов общины настоящим изменен, полностью уравнивая хвойные породы с лиственными».

Вот и все относительно «а также», а теперь переходим к главному или (не «а также», а именно «или») существенному. А именно к истории на последней странице. История эта называется «Башня Венеры». Или «Желтое сердце»? Она называется Избавлением, потому что избавила меня от написания столь тяжело читаемой книженции. А вас – от ее прочтения.

Ее всегда тянуло особенное. Она обожала особенное. Я знала одну кошку, свою дальнюю родственницу, которую звали – нет, не звали, скорее, прозвали, – так вот, люди, ее квартирные хозяева, прозвали кошку Странница (от «странный», но не от «странник») из-за того, что та была трехцветной – спереди белая, в центре пятнисто-серая, а позади рыжая в полоску. Только кошки, я имею в виду особ женского пола, появляются на свет трехцветными, но это так, к слову. Трехцветных котов не существует. Не хочу сейчас рассуждать на тему того, шла ли Страннице трехцветная масть или же, напротив, уродовала ее. Можно считать вообще всех кошек красавицами, считать, что кошка просто не может быть некрасивой, поскольку красота имманентна ей, что красота применительно к кошкам – явление отнюдь не акцидентальное, а, напротив, эссенциалъное – в высоком философском смысле. Я тоже имею кое-какое представление о метафизическом. Ладно, красивы мы или нет, не важно, однако трехцветность и закрепила за моей дальней родственницей имя, вернее, прозвище Странница. Дама, женщина, то есть человек женского пола, всегда питавшая интерес к вещам неординарным, сама, разумеется, не была трехцветной, как не была и кошатницей, куда там – держала собаку. Собака эта отличалась чрезвычайным уродством, но уродством не демоническим, а курьезно-комическим. Она напоминала овчарку, некогда длинноногую, но за годы жизни стоптавшую лапы до самого брюха. Уши у нее висели, сама она была из тонкошерстных – сквозь редкую шерсть проглядывала лиловая кожа. Она могла быть достойна всяческого сочувствия, если бы не ее злоба.