Леди Лейбович оценивающе посмотрела на Пурити, и в глазах Мальвы читалось нечто вроде гневного восторга.

– Ого, потрясающее наблюдение, Пурити, и я уверена, что твой отец будет горд это услышать. Горд, но вряд ли удивлен, учитывая, насколько барон любит превозносить достоинства своей любимой дочери. – (Пурити покраснела. Более лестного комплимента от Мальвы Лейбович нечего было и ожидать.) – Но умоляю, скажи мне, что могло заставить десяток слуг столь поспешно вбежать туда, где только что приключилось нечто столь ужасное?

– Этого мы… я тоже не понимаю, леди Лейбович. Боюсь, у меня нет подходящего ответа на этот вопрос.

– Так говоришь, что побежала в птичник, потому что была напугана, так?

– Да, госпожа.

– Настолько напугана, что обследовала сцену убийства с большей тщательностью, чем обычно делает профессиональный следователь?

Скрипнув зубами, Пурити постаралась развалиться как можно вальяжнее.

– Скажите, госпожа, разве я могла бы стать любимицей своего отца, если бы не обладала некоторыми важными качествами?

Леди Лейбович покачала головой, немного усмирив свои подозрения.

– Нет, разумеется нет. Барон, конечно, порой впадает в детство, но он далеко не глуп. Хорошо. Спасибо, Пурити. Надо бы мне самой посмотреть на то, что приключилось в птичнике, пока преторианцы не начали оживать и наши улики не разбежались отмываться от следов своего позора.

– В таком случае, леди Лейбович, я пока поищу отца. Ему следует знать о…

– Не думаю. Сейчас вы четверо спуститесь в покои Елизаветы и останетесь там, пока я не разрешу выйти. Вам ясно?

– Да, леди Лейбович, – в унисон откликнулись Лизхен и Пурити.

Нини слезла с журнального столика и раздавила окурок в янтарной пепельнице.

– Да, мамочка. – Во взгляде Ноно внезапно сверкнула злоба, когда девушки направились к высоким дверям, ведущим из библиотеки; прежде чем близняшка прикрылась своим зонтиком, ее подбородок успел непокорно вздернуться.

Путь к покоям Лизхен прошел в напряженном молчании, но, к счастью, идти было недалеко. Все они чувствовали себя не в своей тарелке, и личная стража семьи Лейбович, возглавлявшая и замыкавшая процессию, определенно никому не улучшала настроения. «Где же все преторианцы?» – задумалась Пурити.

– И чем мы займемся? – Она была вне себя от беспокойства, даже забыла, что следует держать мысли в тайне от остальных. – Устроим долбаное чаепитие, пока Круг уничтожает Купол?

Лизхен вдруг сжала оба запястья подруги и затрясла их с совершенно мультяшным задором:

– Именно! Отличная мысль, Пурити! Вот что нам необходимо, чтобы отвлечься от всей этой суеты. Чаепитие!

Казалось, Братислава отмотала время на час или около того назад, когда еще ничего не знала о судьбе отца, и Пурити даже задумалась, не страдает ли приятельница расщеплением личности.

– Ты, должно быть, шутишь! – Ноно определенно была не в духе, и Пурити внезапно для себя оказалась на стороне близняшек Лейбович.

– И правда, Лизхен, разве тебе не стоит, учитывая ситуацию, побыть с родными?

Но юная Братислава только всплеснула руками:

– Во имя утонувших богов, конечно же нет! Последнее, чего бы сейчас хотелось Бюрегрету и Абсенту, так это чтобы сестренка путалась под ногами, а мама… мама… она…

– Уверена, твои братья позаботятся о госпоже Братиславе.

Пурити протянула руку, пытаясь утешить подругу, – не важно, нуждалась та в этом или нет. Раз Клу не имела возможности принять участие в поисках Убийцы, она могла хотя бы попрактиковаться в человечности. Одним мертвым богам ведомо, сколь редким стал этот ресурс.

– Сестринство, – задумчиво пробормотала Лалловё Тьюи, пытаясь собрать воедино знания, логику, домыслы и фантазии, чтобы воссоздать заново вивизистор, что вовсе не улучшало ее настроения.

Ее мысли постоянно возвращались к Альмондине. Чистокровная и старшая из дочерей, обладающая притом звериной жестокостью и острым умом, идеальная и телом и духом, та должна была стать любимицей Цикатрикс. И все же это изящное создание веками жило на отшибе дворца своей матери, пренебрегая Дикой Охотой и практически всегда и во всем выбирая путь наименьшего сопротивления. Двор Шрамов вполне мог быть райским уголком, и особенно для наследницы, которой – во всяком случае, в теории – не требовалось прилагать серьезных усилий, чтобы вызвать теплые чувства у царственной родительницы.

Когда Хинто Тьюи появился в Семи Серебряных мирах и привлек к себе, пусть и ненадолго, внимание молодой Цикатрикс – это было еще до того, как она изменилась, а улучшения стали уродствами, – никто не возлагал особых надежд на дитя, рожденное в результате этого мимолетного увлечения. По всем правилам именно Лалловё было суждено влачить жизнь изгоя вместе с прочими бастардами, полукровками и безродными прихлебателями Двора Шрамов. И все же она очень быстро стала любимой дочерью, добившись для себя тех преимуществ, что давало уважение ее матери. А звезда Альмондины тем временем почти угасла, но наследница, казалось, не испытывала никаких претензий к своей коварной сестричке-полукровке. Лалловё же от всего этого было как-то неуютно; она никак не могла понять, почему сестра без какой бы то ни было ревности позволила ей всецело завладеть сердцем королевы, а не прирезала стерву, осмелившуюся забрать себе то, что по праву причиталось ей.

А затем, нарушив свои привычки и все же примкнув к Охоте, Альмондина пала жертвой одного из Первых людей, способных пожирать души.

Лалловё припомнила подробности того дня, одновременно пытаясь закрепить редкий полупенсовик в основании сломанного вивизистора – гладкой поверхностью вверх, не обращая внимания на белые жгучие искры, рассыпавшиеся по ее незащищенным рукам. Охотники скользили через лес между мирами, как умеют одни только феи, оставляя позади семь владений Цикатрикс и углубляясь в более дикие дебри почти нехоженых вселенных.

Их целью стал один плодородный мир, хотя Лалловё и не могла бы сказать, где тот находится. Две луны главенствовали в чуждом фиолетовом небе, и Охотники мчались сквозь море сумеречных кедров – великолепных древесных гигантов, в ветвях которых мерцали призрачные огоньки, напоминающие звезды. Местные обитатели – лоскутное одеяло человеческих народов, пошитое из полукочевых племен горцев и их более оседлых сородичей, подошедших к самому краю технического прогресса, – даже не подозревали о том, что феи вторглись в их бескрайние леса.

Лалловё была в тот день облачена в шкуры, которые собственноручно сняла и выделала, – она усмехнулась, представив себе, что бы подумали жители Неподобия, увидев свою маркизу в наряде Дикой Охотницы, не говоря уж о том, чтобы застать ее за выделкой кожи. В то время она наслаждалась мимолетными отношениями с похожей на изваяние качиной[31] по имени Белое Зерно; они уже несколько дней плелись в самом хвосте воинства, выбирая в кронах деревьев обходные пути и охотясь на краснорогих быков, пасшихся под сводчатой кровлей леса. Белое Зерно закончила работу над свирелью, которую начала вырезать из добытого рога пару вечеров назад, и на ходу выдувала из нее тоскливую, похожую на одинокую птичью трель мелодию, пока они с Лалловё пытались нагнать остальных Охотников.