Есаул бродил по даче, как по собственной: в темноте легко подбирал ключи от внутренних дверей, ни разу не споткнулся. Татьяна поняла, что здесь он явно не в первый раз. Приходил, когда хозяев не было, шарил, конечно же, по шкафам, копался в белье — многие под бельем прячут деньги… Ей стало жутко.

На кухне мятыми голосами бубнили рэкетиры. Когда Есаул вернулся к ним, Брюхо, очевидно, самый доверенный его человек, высказал общее мнение:

— Петрович, тут братва чего-то не врубается. Полон дом добра, почему не грузим? В голосе верзилы звучал вызов. Похоже, Есаул не был абсолютным авторитетом для своей шайки.

— Садиться не хотим, вот и не грузим, — хладнокровно сказал он. — Кому охота связываться с паленым барахлом, может идти шапки с прохожих срывать. А мы подождем, когда нам принесут сюда деньги, пятьдесят тысяч долларов!

Татьяна охнула. Какие пятьдесят тысяч, откуда пятьдесят тысяч, если она никому не называла сумму меньше семидесяти пяти?!

Рэкетиры молчали — видимо, для них и пятьдесят было предостаточно.

— Эй, кто там курит? Погаси! Ты бы еще вышел к воротам, чтобы тебя пораньше заметили! — прикрикнул Есаул.

На Татьянин взгляд, если бы человек с деньгами вошел в дом и учуял свежий запах дыма, ему было бы уже поздно бежать. Так что Есаул заставил кого-то погасить сигарету, просто чтобы лишний раз продемонстрировать свою власть. Он был умнее всей братвы вместе взятой, и Татьяна поняла: Есаул обманывает своих, собирается поделить пятьдесят тысяч на всех, а еще какую-то сумму прикарманить. Какую именно — зависит от его жадности и самоуверенности. Не зная этой разницы, наводчика не вычислишь…

Потом братва добралась до холодильника:

— Бля, «Юрий Долгорукий»! Икорка! Брюхо, икорки тебе намазать?

— Намажь ему на шишку, пускай сосет.

Сашка скрежетал зубами:

— Я тут с ребятами пил «Завалинку», дорогую водку им не давал… Долго мы еще собираемся терпеть?!

— Шурка, прекрати! — шепотом оборвал его отец. — Тебе что, водка дороже жизни?! Их же четверо. Сиди, раз уж так получилось.

— Скажи ей, пусть патроны отдаст! — заводился Сашка. — Фиг ли мне четверо? Они воевали, эти четверо?!

— Уймись, вояка!

Отец, так и сидевший у окна во двор, вдруг охнул и схватился за сердце.

Брезжило утро; у сосен, казавшихся ночью сплошь черными на снежном фоне, уже различались терракотовые стволы и темно-зеленая хвоя. И там, среди сосен, загребая по сугробам пустой дорожной сумкой, брела Галька.

— Господи, прямо в лапы… — шептал отец. — Галенька, Галина…

Сашка вырвал у Татьяны наволочку с патронами и запустил в нее руку.

— Ты соображаешь, что натворила?! Все перемешалось, а они разного калибра!

Отец, расстегнув пальто, рвал на себе рубашку:

— Я ей помашу белым, она заметит.

Внизу с визгом открылась промерзшая дверь и завопил с крыльца Есаул:

— В сторону! В сторону, курица, обойди дорожку!

Сашка застыл с горстью патронов в руке. Его жена по-свойски махала перчаткой рэкетиру:

— Что вы говорите?!

— Не заходи на дорожку, следов не оставляй!

— А как же я войду?

— Сбоку обойди!

Есаул в сердцах так хлопнул дверью, что на веранде задребезжали стекла, и протопал на кухню.

— Это Зоя, наводчица, — объяснял братве Брюхо. — Слышь, босс, чего она приперлась?

— Деньги делить, зачем же еще, — буркнул Есаул. — Неизящно у нас получается, вот что я вам скажу. Я думал, Черный и Савелий наденут маски, повяжут вдову с капитаном, возьмем доллары и уйдем. В лицо их она не видела, если что, не опознает. А я бы продолжил наши игры с вдовой. У нее гораздо больше, чем пятьдесят тысяч. Одна дача потянет на полмиллиона, и дачу она продает.

— Так что тебе мешает, босс? — не понял кто-то из братвы.

— Наводчица дура, — пояснил Есаул. — Грабанем капитана, и ее обязательно станут трясти: она подружка вдовы или даже родственница.

Татьяна посмотрела на своих. Отец по-рыбьи хватал воздух бесцветными губами, а Сашка ковырял какую-то защелку на слоновьем ружье и уже сорвал ноготь. В слабом утреннем свете кровь на его пальце казалась черной.

— Сдаст? — спросил тот же голос.

Есаул вздохнул:

— Обязательно. Она знает мой домашний телефон.

— Мочить ее! — вынес приговор Брюхо.

— Все бы тебе мочить… Вот-вот приедут капитан с вдовой, тогда их тоже придется. И останемся с тремя трупами и пятьюдесятью тысячами, а я хочу взять больше…

— Идет! — оборвал рассуждения Есаула Брюхо.

Галька вошла и, похоже, еще из коридора закричала на весь дом:

— Ну, вы тут сидите, как в Сталинграде! А на чердаке у вас кто, пулеметчик?

В наступившей тишине часто-часто затопали удаляющиеся шаги.

Сашка наконец переломил слоновье ружье и пытался воткнуть в барабан совсем неподходящий, маленький патрон. Руки у него тряслись, глаза побелели и казались слепыми.

— Я тебе подберу! — Отец кинулся к нему, высыпал патроны из наволочки.

Только сейчас Татьяна поняла, что натворила, сложив все в одну наволочку: патроны валялись вперемешку — металлические и картонные, с красными и зелеными гильзами, большие и маленькие. Положим, по калибру легко отобрать, но в каком пули, в каком дробь на уток? Отец выбирал нужные и вталкивал в барабан, несуразно огромный и пустой внутри, как свернутая кольцом пулеметная лента.

А звук чужих шагов, пропав ненадолго, стал приближаться. Он слышался уже не из отдушины, а снизу, со второго этажа.

— Папа, ну ты не все заряжай! — простонал Сашка.

Он уже стоял у люка на чердак.

Шаги смолкли под люком, с пружинными щелчками стала опускаться подтянутая к потолку лесенка. Сашка занес для удара ногу.

— Сейчас, Шура, сейчас! — Отец складывал незнакомое ружье, но что-то не так делал, и оно у него снова переламывалось на две половинки.

Снизу глухо забухали выстрелы. От люка отлетела длинная щепка, царапнула Сашку по щеке. Татьянин брат отшатнулся и упал, а там, где он только что стоял, отлетели еще две щепки.

Люк с грохотом раскрылся, и над проемом вынырнул бритый затылок верзилы. Лежавший навзничь Сашка бессмысленно шевелил руками, как опрокинутый на спину жук. Брюхо показался из люка по пояс. Пистолет в его руке был нацелен на безоружного Сашку.

— Я здесь, молодой человек! — сухим учительским тоном сказал за его спиной Татьянин папа, и Брюхо стал поворачиваться к нему.