– Сейка, – проговорила она, – помоги мне… искупаться.

– Как – искупаться? – всполошился Евсей Наумович. – Я Галю позову.

– Не надо. Ей и так достается со мной. Я пересяду в ванну, а ты польешь меня теплой водой.

Наталья опустила руки на подлокотники стульчака, но приподнять себя не хватило сил. Евсей Наумович встал перед ней, намериваясь принять Наталью себе на грудь. Что и сделал. А приняв, медленно повернулся, наровясь приблизить Наталью вплотную к ванне.

На шум в помещение заглянула Галя и тут же стала помогать. Вскоре Наталья уже сидела на деревянной скамейке в глубине ванны.

Галя наладила подходящую температуру воды, сняла с полки шампунь и губку. Пометила темя свекрови голубым жгутиком шампуни, приставила ладонь к затылку и принялась свободной рукой осторожно поглаживать голову под обильной бахромой мыльной пены, то и дело наклоняясь и спрашивая Наталью о самочувствии.

– Чудо, – в тихом рокоте воды голос Натальи, казалось, звучит несколько громче. – Спасибо, чудо.

Галя выпрямилась, обернулась к Евсею Наумовичу, протянула ему губку и вышла из комнаты.

Наталья приподняла голову и боком взглянула на место, где только что стояла невестка.

– А спину? – в ожидании произнесла Наталья. – Кто же мне спину помоет?

Евсей Наумович закатал сползающий рукав. Сквозь податливую губку он чувствовал проступившие бугорки позвоночника и ребер исхудавшего тела Натальи. Намыливал и смывал теплой водой из гибкого шланга душа. Намыливал и смывал. Намыливал и смывал. Тощие вытянутые мешочки кожи с твердыми серыми сосками. Впавший живот. Поредевший, почти лысый лобок. Выпирающие остовом ребра. Острые колени. Евсей Наумович отложил губку, изловчился и, просунув обе руки под мышки, поставил Наталью на ноги.

– Устоишь? – опасливо спросил Евсей Наумович.

– Постараюсь, – ответила Наталья. – Мне так хорошо сейчас. Водичка ласковая.

Голова Натальи оказалась вровень с лицом Евсея Наумовича.

– Сейка, я хочу тебя поцеловать.

– Если удастся, – Евсей Наумович ткнулся губами в мокрую щеку Натальи. – Считай, ты меня поцеловала.

– Какой ты хитрый, Сейка, – смирилась Наталья. – Теперь оботри меня.

Махровое полотенце жестким наждаком вдавливалось в вялую кожу. В ответ на опасения Евсея Наумовича, Наталья отвечала, что ей не больно, наоборот, очень приятно.

Скинув на пол полотенце, Евсей Наумович сдернул с рожка простыню, запеленал Наталью и, изловчившись, поднял ее на руки, как ребенка. Так и донес до спальни, до широкой деревянной кровати, убранной свежим постельным бельем.

Хотелось остаться одному. Лечь на старую скрипучую тахту, видимо, подобранную когда-то на гарбиче – где нередко попадались довольно приличные вещи, – положить голову на твердый валик, закрыть глаза, прогнать мысли и заснуть.

Но пока не удавалось.

Галя ушла – она спешила в банк. А Андрон, наоборот, недавно прикатил и теперь сидел, разъяснял отцу суть конфликта матери со стервозной румынской еврейкой.

После кончины Татьяны Саввишны администрация дома решила отобрать у Натальи трехкомнатную квартиру и дать взамен однокомнатную. Что, по мнению Андрона, отчасти и явилось для Натальи толчком к запуску генетически закодированной болезни Паркинсона. И хотя во время активного течения болезни обмен квартирами по закону проводиться не мог, стерва-администраторша настаивала на выполнении решения. Видимо, ее хорошо задобрили охочие до трехкомнатной квартиры. Эта история тянется почти четыре года.

– А сколько надо платить за однокомнатную? – спросил Евсей Наумович и пересел с кресла на скрипучую тахту.

– Гораздо больше, чем за трехкомнатную, обеспеченную Восьмой программой, – ответил Андрон. – Каждый раз в разговоре о квартирах мама вспоминает нашу, ту, что в Питере. Особенно библиотеку.

Слова Андрона, подобно камешкам, брошенным в воду, кругами, одно за другим, пробудили память о тех событиях, что предшествовали отъезду Евсея Наумовича.

Он вспомнил, как на площадке перед дверью увидел двух незнакомцев. Мужчины являли собой полную взаимную противоположность, точно образцовые экспонаты двух из четырех основных типажей конституции человека, которую Евсей Наумович изучал в институте на лекциях по психологии. Тот, что стоял слева – высокий, тощий, с опущенными плечами и вытянутой лошадиной физиономией – был типичным астеником. Второй, что справа – коренастый, с мягким широким лицом над сильной борцовской шеей и заметным брюшком – был законченный пикник.

Астеник протянул длинную руку и, слабо пожимая ладонь Евсея Наумовича, тихим жидким голосом представился как нотариус. Зато второй – громко хохотнув – ухватил руку Евсея Наумовича сильными короткими пальцами и потряс, словно сбивал термометр, сукин сын. Он оказался ростовщиком, о котором говорил Мурженко. От волнения Евсей Наумович не запомнил их имена, а переспрашивать не решился. Когда же эти двое вступили в прихожую, за ними увязался еще один субъект – мизерного росточка, кособокий, в мальчиковом кепаре с длинным козырьком над низким лобиком. Евсей Наумович, следуя за троицей, механически отнес кособокого к категории дипластиков, людей с ущербным телосложением. Тот, дипластик, и вовсе не представился. Но, как выяснилось впоследствии, он оказался библиографом, знатоком редких книг.

Оказавшись в кабинете, кособокий дипластик бросил беглый взгляд на книжные шкафы, присвистнул и достал из портфеля оценочный каталог. Почтительно сдернув с утлой башки кепарь, сунул его в портфель и приступил к работе, к оценке залогового заклада. С лицом завороженного ребенка он суетился у книжных полок. Он даже не казался теперь кособоким, наоборот, становясь на цыпочки, продемонстрировал удивительное перевоплощение внешности. Его урытое в морщины личико разгладилось, а сонные глазки фонариками брызгали в каждый том, извлеченный из шкафа.

– Ах, ах, – лепетал дипластик, – так плотно сжимать «Приключения Телемака», это головотяпство, извините. Александрийская бумага должна дышать. Там же гравюры, раскрашенные вручную.

Зло поглядывая на Евсея Наумовича, библиограф листал страницы каталога Бернарда Кворичи, разыскивая номинальную стоимость раритета в красном сафьяновом переплете с золотым обрезом, изданном в 1785 году.

Астеник-нотариус аккуратно записывал – шесть тысяч долларов США.

– «История разорения Трои», автор Гвидо де Колумье, – продолжал диктовать кособокий, – год издания 1717. Переплет кожаный, на досках. Ориентировочная цена – пять тысяч долларов США.

Натариус записывал.

– Евангелие в серебряном окладе. На передней обложке – Вознесение Христа, на задней – Благовещение. Синодальная типография Петербурга. Даже и не знаю, как оценить, надо посмотреть в каталоге Зернова. Но, уверен, не менее восьми тысяч долларов США, – кособокий библиограф с подозрением тогда взглянул на Евсея Наумовича. – Интересно, как к вам попало Евангелие?