известно, что дети азиатского происхождения подвержены более высокому риску.

– Что это? – хором спросили Ясмин, Джанин и Ла-Ла.

– Что это? – спросила Ма.

Баба распрямил спину. Его стопы заняли позицию десять на два, словно он готовился поднять свои булавы.

– Если не ошибаюсь, это синдром Кавасаки.

Готова уйти

– Она пока там, но завтра ее обещают выписать. – Был первый день Ясмин по возвращении на работу.

– Кавасаки… – проговорила Джули. – Я про него разве что слышала.

– Он довольно редкий. Скорее всего, аутоиммунное заболевание, но даже это точно неизвестно.

– Значит, у тебя очень знающий отец, – сказала Джули. На ней была новая форма, синяя в тонкую полоску. Пока Ясмин бдела в Моттингэмской больнице, было объявлено, что Варнаве будет присвоен статус Центра повышения квалификации в области ухода за престарелыми. Джули предстояло присутствовать на пресс-конференции в своем новом платье, и, если ее сейчас не назначат главной медсестрой, она уволится, потому что уже много лет выполняет обязанности главной сестры, получая зарплату старшей.

– Да, пожалуй.

Баба поднял невообразимую суматоху. Врачи Коко, как и следовало ожидать, были настроены скептически. Зато пришли в восторг, когда Коко так быстро отреагировала на внутривенный иммуноглобулин. Как и предполагал Баба, лечение доказало, что диагноз был правильным.

– И нет никаких долгосрочных поражений?

– Мы полагаем, что нет. В левой руке у нее крошечная аневризма, но нас это не слишком беспокоит. Нужно будет несколько недель давать ей аспирин для разжижения крови. И регулярно делать снимки. – Существовала возможность, что задержка с постановкой диагноза привела к нарушениям коронарных артерий, но пока никаких проблем выявлено не было. – Кстати, Ниам сегодня здесь?

– Этим утром она в травматологии. Как раз сейчас должна освободиться. Может, тебе смогу помочь я?

– Нет, не надо, спасибо. – Перспектива просить прощения у Ниам улыбалась ей не больше, чем ставить клизму, но так было надо. Трудно было представить, чтобы Ниам благосклонно приняла извинения.

– Что ж, хорошо, что ты вернулась. – Тем самым Джули давала понять, что ей пора идти.

– Один момент. Миссис Антонова?.. – спросила Ясмин. Этого вопроса она избегала все утро. Миссис Антонова исчезла. Возможно, для нее наконец нашлось местечко в доме престарелых. Возможно.

– Я знаю, что ты к ней привязалась. – Джули положила руку ей на плечо.

– Когда?

Злата была готова. Она была готова. Это не трагедия.

– В твой первый день отгула. Мне очень жаль. Я была с ней. Она была безмятежна и не страдала. Думаю, она была готова уйти.

– Да, – согласилась Ясмин. – Я тоже так думаю.

Она сидела на крышке унитаза и рыдала. Истекала слезами. Оторвала от рулона еще несколько квадратиков бумаги и намочила их в считаные секунды. На юбке расплывались темные пятнышки. Она утерла лицо рукавом. Злата была готова, но для Ясмин, хоть она и знала, чего ждать, ее смерть стала громом среди ясного неба.

Наконец она скомкала бумажки, бросила в унитаз и спустила воду. Умыв руки и лицо, она постояла, изучая свое отражение в мутном щербатом зеркале над раковиной. Ресницы слиплись, словно шипы. Щеки пошли пятнами, кожа стала землистой, будто Ясмин много месяцев не выходила на солнце.

Дверь в туалет открылась, и Ясмин попыталась совладать с лицом, чтобы выглядеть нормально.

Вошла Ниам. Она так и светилась.

– Значит, ты вернулась, – сказала она. – Говорят, твоей племяннице уже получше.

Ясмин кивнула. Со дня эскапады миссис Антоновой они едва перекинулись парой слов. Она много раз мысленно репетировала извинения и теперь собралась с духом, потому что по поджатым губам Ниам, красиво накрашенным блеском, было очевидно, что извинения будут отвергнуты.

– Ниам, – произнесла она и не смогла продолжить, потому что из глаз снова хлынули слезы. Открыв рот, она бы завыла.

Ниам подошла к ней. И молча заключила Ясмин в объятия. Ясмин разрыдалась у нее на плече.

– Я знаю, – сказала Ниам. – Я знаю.

Он ее не впустит. Это осознание пришло словно рассвет – постепенно, а потом сразу.

– Прости, что нагрубила, – сказала Ясмин. Вот уже во второй раз она заявилась к нему без предупреждения. На сей раз Пеппердайн обнаружил ее на пороге, а не скорчившейся за мусорными баками, и это казалось существенным улучшением, пока не стало ясно, что он не пригласит ее войти.

– Забудь, – сказал он. – Ничего страшного. – На нем была рубашка с закатанными рукавами и фартук в бело-синюю полоску. Кисти рук и запястья загорели. Благодаря всем этим зимним пробежкам. Теперь, весной, потемнеют и его плечи.

– Я подумала, что мы могли бы… ну, помириться. – Она пыталась говорить непринужденно, но на самом деле была в отчаянии. Не из-за него. Просто ей хотелось на время забыться.

Он посмотрел на нее ласково, словно на убогую:

– Я на тебя вовсе не в обиде. Правда.

Что, если его поцеловать? Может, тогда он сменит гнев на милость и впустит ее? Ясмин вгляделась в его лицо. На лбу морщины и россыпь бледных веснушек, которые под солнцем станут ярче. Он состарится, словно оставленная под открытым небом статуя. Если она прижмет свои губы к его губам, он ничего не почувствует.

– Только не думай, что я тебя прогоняю, – сказал он.

– Но ведь так и есть! – проблеяла она. За ее спиной, будто услышав, рассмеялся какой-то прохожий.

– Сейчас не лучшее время, – сказал Пеппердайн. – Почему бы нам что-нибудь не запланировать?

– Джо пришлось на несколько дней уехать, чтобы повидаться с отцом. Но как только он вернется… – О чем она умоляет? О прощении? – А моя племянница, как ты знаешь, провела неделю в больнице, так что я не… но теперь я… Я собиралась… само собой, не из-за нас, потому что…

– Ясмин, – мягко сказал он. – Прости, но сейчас не лучшее время.

– Джеймс? – Женский голос из прихожей.

– Ох, – сказала Ясмин. – Что ж ты молчал.

Он улыбнулся. Снова извинения.

– Я готовлю ужин.

– Ясно. Что ж, приятного вечера. – К своему ужасу, она глупо хихикнула, словно школьница. – И прости, что помешала. – Она развернулась и спустилась на пару ступеней, держась за кованые перила, потому что ноги внезапно стали ватными.

– У тебя есть зонт? – окликнул ее Пеппердайн. – Подожди секунду, я тебе одолжу. Похоже, сейчас польет.

Ясмин остановилась и оглянулась на него. Взяла себя в руки.

– К твоему сведению, – сказала она, – ты был не прав.

– Насчет чего?

– Когда ты сказал, что я хочу чего-то большего, чем секс. Ты был не прав. – На нижней ступеньке она споткнулась, но не обернулась, услышав, как он снова ее окликнул.

Гарриет

Вода в ванне, обжигающе горячая, когда она заставила себя в нее лечь, остыла. Подняв руку, она рассматривает сморщенные подушечки пальцев. Живот колышется под водой, пока баламутица не проходит. Той же рукой она ощупывает изгибы своего живота, затем грудь и до странности мягкие ребра. «Я растворяюсь, – думает она. – Даже мои кости».

Никогда еще она не была такой худой. Прием пищи превратился в очередную рутину, которая больше не доставляет удовольствия. С тех пор…

«Как ты мог в это поверить? – допытывалась она. – Как тебе такое в голову взбрело?»

«Потому что это правда, – ответил он. – Вот так».

Холодный, спокойный, с сухими глазами. С промытыми мозгами. Зомбированный. Гарриет выла от бессилия. Шандор Барток. Если бы она не струсила, когда сидела перед домом Бартока. Если бы сразу дала отпор… Но теперь слишком поздно, он сделал свое дело, а она невежественна и беззащитна. Слишком поздно. Слишком поздно.

«Дорогуша, – сказала она, – ты понимаешь, что американцы, как ни странно, – настоящие пуритане в вопросах секса? Хотя вся их нация помешана на порнографии. Заметь, что ты обнаружил у себя эту мнимую сексуальную зависимость, только когда начал