— Прости, — смутилась Чуб (уже совершенно несчастная). — Но ты ж сама начала. Ты предложила не делить Украину с Россией.

— Я не об этом! Пусть страны разделились, пусть ведьмы видят то, чего не понимаем мы. У нас столько общего! Так много, что это нельзя поделить пополам. Нельзя поделить меня на русскую руку и украинскую ногу! Нельзя поделить пополам наше прошлое. Нельзя поделить пополам Андрея Первозванного, православие, Киевскую Русь, нельзя поделить пополам князя Владимира, нельзя поделить трех богатырей, нельзя поделить Булгакова… А мы делим! Мы не признаем богатырей своими, потому что это русские сказки. Мы не признаем Булгакова, потому что он по-русски писал. Мне и в институте сказали: «Нет такого украинского писателя — Михаил Булгаков!» В Киеве стоит тысяча памятников, включая памятник туркменскому поэту Махтумкули Фраги, который у нас никогда не бывал. А Булгакову памятника нет! Хотя он единственный в мире писатель, который написал роман о Киеве. Единственный! Как такое возможно? Ты плакала: «Мы спасли Киев. Почему ведьмы не признают нас?» Да потому, что мы — слепые, слепые! И они не могут быть благодарны слепым, ведь быть благодарными нам — значит нас признать! А это все равно что признать, что университет имени Тараса Шевченко построил царь. Ну и что, что он русский царь, — он же его построил. Это исторический факт, его нельзя вычеркнуть! Почему мы не можем быть благодарны? Почему это нельзя спокойно принять? Принять, что он был и нашим царем, частью нас самих, и в этой части нет ничего ужасного! Ужасное начинается тогда, когда мы начинаем делить неотделимое… От этого и начинаются все войны, раздоры, а ты начинаешь кричать.

— Я не буду кричать, — серьезно сказала Даша. — Я больше скажу. Шевченко сорок процентов стихов написал по-русски. Их потом перевели на украинский… Правда, прикол? Мне мама рассказывала.

— Ну почему, если ты любишь Украину, нужно обязательно не любить Россию?! — вскрикнула Маша. — И отрицать все, что в нас есть русского! Даже то, что было в Тарасе Шевченко!

— Я тебе сейчас объясню.

Даша помолчала, переваривая пафос Машиных слов.

Вздохнула.

Признать, что она, чистокровная Чуб, должна за что-то любить русских, было непросто.

С 13 века они мешали им жить, не признавая их свободу.

С 13 века слепые мешали жить ведьмам, не признавая свободу их.

Однако признать, что Ян вправе презирать ее лишь потому, что она — слепая, было невозможно вообще.

«Жалкое существо, — заколотилось в мозгу, — безмозглое и раздутое».

— Ты когда-нибудь влюблялась? — спросила Даша. — Нет, ты не подходишь. Знаешь, почему говорят: от любви до ненависти один шаг?

— Почему? — подала положенную реплику Маша.

— Вот я кого-то люблю очень сильно, — сурово сказала Землепотрясная, — а мы с ним расстались. И мне больно, потому что любовь не проходит. Держит. Не пускает. Ведь нас столько связывает… Ну, как Украину с Россией. Тебе кажется, ты жить без него не сможешь, ты без него никто — пустое место! Вот Мир меня сейчас понимает. Так вот, самый простой способ избавиться от это фигни — накрутить себя так, чтобы этого человека возненавидеть! Вспомнить все плохое, что он тебе сделал, каждое слово в подробностях. И вот когда тебе захочется его убить, когда тебя ну просто рвать будет от ненависти, любовь сожрется сама собой. И тебя попустит.

— Убить? — Машины глаза округлились.

— Да успокойся ты, — отмахнулась певица, — никто убивать твою Россию не будет. Мужчин тоже никто не убивает. Тут важно разорвать с ним связь, пуповину, что тебя от него не отпускает. А потом, когда пройдет время и ты научишься офигенно жить без него, ты сможешь воспринимать его вполне адекватно. Вот мне гримерша рассказывала… Я тогда на Довженко в массовке снималась. Так она на голове у любовника бутылку шампанского разбила. А теперь они прекрасные друзья. Общаются, помогают друг другу. Так и с Россией. Пройдет время, и мы будем спокойно читать Шевченко в оригинале — по-русски. И признавать, что твой университет построил царь. Это у нас просто затянувшийся синдром расставания.

— Знаешь, ты очень хорошо объяснила, — задумчиво сказала историчка.

— А Яну, — грозно рыкнула Чуб, — я это объясню еще круче! Мы — такие же амазонки, как и они! — обняла она ладонью обнимающий ее предплечье браслет. — Мы спасли Киев! И пусть заткнет свое «раздутое существо» обратно в свою надутую глотку. И во-още, у меня мама по бабушке — русская. А когда у нас в руках будет Лира…

— И мы отменим революцию, — надбавила ободренная Маша.

— Ша! — подняла руку Чуб. — Я не говорила, что собираюсь ее отменять. Я согласилась любить русских. Я и мужчин тоже люблю. Но отменять октябрьскую-женскую и жить в рабстве и у Москвы, и у мужиков — это уж дудки. Я хочу Новый Матриархат! Я придумаю, где найти Лиру. Мы победим Акнир! Я стану великой певицей. И Киевицей — тоже. Чтоб этот жалкий, ничтожный сноб усох, встал на колени и сказал…

Маша кивнула.

Решив не мешать Даше Чуб осуществлять психологический тренинг под названием:

«От любви до ненависти один шаг».

* * *

Тем временем Катя тоже тряслась в поезде и обдумывала те же вопросы… Хотя, понятно, словосочетанье «тем временем» в данном случае — только фигура речи.

Время было совершенно иным, и поезд был иным, и, почивая на мягком диване вагона первого класса, Катя попивала совсем иной чай.

И проблемы ее волновали иные.

В отличие от Даши, собирающейся продолжать революцию женскую, и Маши, собирающейся отменять революцию бывшую, Катя собиралась предотвратить революцию будущую.

И у этой революции, начатой шестнадцатилетнею ведьмой, был всего один лозунг:

«Трое — люди!»

В Прошлом Катин ум, не отягощенный никакими побочными факторами, стал чистым и ясным, как девственный лист бумаги. Но оставлять умозрительную бумагу девственницей Катя не намеревалась, напротив — немедленно воспользовалась ее чистотой.

И жестко сказала себе:

«Да, мы недооценили Акнир».

Она мастерски вывела их из равновесия, сделав не только недееспособными, хуже — способными уничтожить себя своими руками!

Акнир сильна, почти так же, как все они, взятые вместе.

Зато знает и может больше, чем все они, вместе взятые.

В вероломном ведьмацком мире («Зачем себе врать?») они — трехлетние дети, то и дело вопрошающие взрослых: «А почему с неба капает дождь? Почему море синее?»

Именно на это Акнир и сделала ставку.

Они — люди, значит, недостойны быть Киевицами.

Они — люди, значит, ничего не знают и не умеют.

Они — люди, и эта сучка специально била их по больному, раздолбала Катин бизнес, забрала Дашин голос, ожидая, что они поведут себя, как типичные идиоты-людишки: рванут решать сиюминутные проблемы, забыв о главном.