В последующие за этой расправой несколько месяцев группа совсем обнаглела и распространила свою активность на район Сринагара. За несоблюдение предписанной исламом формы одежды женщинам-учительницам плескали в лицо кислотой; постоянные угрозы расправы вынудили кашмирок надеть чадру, которую гордо скинули когда-то их матери и бабушки. Летом 1987 года плакаты ЛЕПа появились наконец и в Ширмале. Женщинам и мужчинам отныне запрещался совместный просмотр телевизионных передач. Это было заклеймено как деяние, противное Всевышнему.

Мусульмане не должны были отныне сидеть рядом с хинду, и, разумеется, всем женщинам-мусульманкам было велено закрыть лица. Хасина Ямбарзал пришла в ярость.

— Сорвите все эти плакаты и объявите, что все будет идти как обычно, — велела она сыновьям. — Я не собираюсь смотреть телевизор через дырку в покрывале в палатке, где одни женщины. Не нужна мне свобода, которая все одно что тюрьма.

Последнее представление труппы народного театра бханд патхер состоялось в начале следующего года, когда открылся туристический сезон и началось национальное восстание в Кашмире. Семидесятишестилетний Абдулла Номан привез своих актеров в Сринагар, чтобы сыграть спектакль перед индийскими и иностранными гостями Долины, от которых главным образом и зависело благосостояние жителей Пачхигама. В его труппе больше не было звезд. Не было Бунньи, которая своим танцем в роли Анаркали заставляла замирать от восторга сердца зрителей; не было клоуна Шалимара с его потрясающим талантом канатоходца, работавшего без сетки на головокружительной высоте; да он и сам с великим трудом вытаскивал и удерживал в скрюченных ослабевших руках тяжелый королевский меч. У нынешних молодых людей головы были заняты совсем другим, и их пришлось долго уговаривать принять участие в спектакле. Их хмурые лица и скованные движения оскорбляли вкусы знатоков древнего искусства. Наблюдая за ними во время репетиции, Абдулла лишь горестно вздыхал. «Поломанные спички, которые хотят представиться могучими деревьями! Кого может увлечь подобное исполнение? — уныло говорил он себе. — Нас закидают гнилыми фруктами и погонят со сцены!» Он заранее извинился перед своим семидесятилетним покровителем и прославленным мастером садового дизайна, советником по культуре Сардаром Харбаном Сингхом. В течение многих лет тот оказывал труппе всяческую поддержку и даже теперь, после выхода на пенсию, уговорил своих молодых преемников, относившихся к старинным видам ремесел и искусств с таким же пренебрежением, как молодые пачхигамцы, давать время от времени подзаработать актерам народного театра.

— Боюсь, Сардар-джи, что после нынешнего представления организаторы наградят нас не новым заказом, а пинком под зад, — понуро сказал Абдулла элегантно одетому Харбану Сингху.

— Тебе не стоит беспокоиться, старина, — сухо ответил тот. — В последнюю неделю туристы улетают из Долины целыми стаями, а часть групп и вовсе не появилась. Это сущая катастрофа, это кораблекрушение, и я опасаюсь, что вам предстоит развлекать народ, пока корабль будет идти ко дну.

Фирдоус с труппой не поехала. По тому, как она в последнее время бормотала себе под нос что-то насчет дурных змеиных предзнаменований, Абдулла догадывался, что она в тревоге. Когда в очертаниях облаков, в переплетении ветвей, в струях воды его жене начинали мерещиться змеи, это служило верным признаком того, что Фирдоус одолевают тяжелые мысли. С недавних пор она стала уверять, будто настоящие, живые змеи заполонили деревню. Она видела их повсюду: в хлевах, под плодовыми деревьями, на прилавках, в домах. Они еще не начали кусаться. — ни среди скотины, ни среди людей еще не было ни одного случая гибели от укуса змеи, но, по словам Фирдоус, они собирались в Пачхигаме, как армия, готовившаяся к наступлению, и, если не принять решительных мер, они выберут удобный момент, нападут, и всем тут тогда придет конец. В старые времена Абдулла непременно высмеял бы ее, и вся деревня с наслаждением следила бы за их словесной дуэлью, но Абдулла больше не хохотал и не рокотал, хотя знал, что жена была бы этому рада. Он замкнулся в себе; старость и разочарования сделали его своим узником, и он не знал, как выбраться из этой тюрьмы. Временами Абдулла ловил на себе пристальный взгляд жены. Он словно вопрошал: «Куда ты ушел? Что сталось с человеком, которого я любила?» И ему хотелось крикнуть: «Я все еще здесь, спаси меня, я в ловушке!», — но, словно скованный льдом, он не мог выговорить ни слова.

— Если представление пройдет так плохо, как я предполагаю, — бесстрастно сказал Абдулла, — я собираюсь все это бросить. К черту! Не хочу позориться перед зрителями и тратить оставшиеся годы на спектакли, за которые мне и самому было бы жалко отдавать деньги.

Никогда еще их доходы не были столь ничтожны. Их приглашали все реже, периоды полного бездействия становились все продолжительнее, а с тех пор как Пьярелал Каул снял с себя полномочия шеф-повара, репутация пачхигамских пиров потускнела. На лаконичное заявление мужа Фирдоус ответила так же коротко:

— Что ж, если нам предстоят еще более трудные дни, то я рада, что никогда не тешила себя мечтами о жизни в любви и достатке.

Абдулла понимал, что ее фраза скрывает обиду на него за отсутствие нежности и внимания, но теплые слова никак не хотели выговариваться. Он сухо кивнул.

— Совершенно верно. Беднякам не следует предаваться мечтам о богатстве и покое, — отрывисто произнес он.

Автобус с актерами и музыкантами не доехал до конечной остановки из-за огромного скопления людей на улицах, за чем с нервозностью наблюдали армия и полиция. Актерам пришлось добираться пешком, таща на себе декорации и костюмы. На улицы вышло более сорока тысяч человек. На вопрос Абдуллы, что происходит, шофер ответил:

— Они оплакивают гибель Кашмира.

Занавес поднялся, и актеры начали играть любимую всеми историю про великодушного правителя Зайн-ул-Абеддина. Абдулла вышел на сцену с поднятым мечом в одной руке и копьем в другой. Он крепко сжимал оружие, пересиливая нестерпимую боль. Последний раз в своей жизни он личным примером вдохновлял своих недовольных и ропщущих актеров, словно говоря: «Видите, как я преодолеваю боль? Постарайтесь и вы преодолеть апатию, играйте в полную силу!» Но зал был заполнен едва ли на четверть, а немногочисленные туристы вряд ли прислушивались к тому, что говорилось со сцены: с улицы доносился заглушённый шум миллионной толпы. Люди с зажженными факелами шли маршем, выкрикивая одно слово: «Азади!» В середине пустого седьмого ряда сидел Сардар Харбан Сингх, а рядом — его сын Юварадж, поразительно красивый молодой мужчина, чьи стремления идти в ногу со временем подчеркивались отсутствием бороды и тюрбана. С ощущением человека, бросающегося в пропасть, Абдулла устремил огненный взгляд на старого друга и начал свой вступительный монолог, вложив в него все оставшиеся силы. После этого в течение целого часа актеры играли спектакль, который никто не слушал. Несколько человек встали и покинули зал. В перерыве к Абдулле подошел Юварадж. Бизнесмен, который, несмотря на усложнившуюся политическую ситуацию, успешно вел торговлю кашмирскими шкатулками, резными столами, молитвенными ковриками и расшитыми кашмирскими шалями в Индии и за границей, он поддерживал труппу как мог, движимый, по его собственному выражению, «глупейшим оптимизмом» в условиях, когда весь край охвачен безумием. Юварадж предупредил Абдуллу, что ситуация на улицах может выйти из-под контроля и демонстранты в любую минуту могут вломиться в театр.