Сейчас он с женой Машей и двумя детьми живет в Новой Зеландии.

Моими ближайшими подругами в юности были Алиса Целкова, дочь художника-нонконформиста Олега Целкова, и Маша Дементьева, дочь балерины Большого театра Нины Кусургашевой. Мне нравились обе. Чаще всего мы собирались в квартире у Маши, которая жила в Большом Афанасьевском переулке в доме работников Большого театра. Это было наше тайное общество. Будучи совсем еще юными, мы поклялись друг другу эмигрировать из Советского Союза, если в 1980 году во время Олимпиады не случится революция. Сказано – сделано. Я уехал в Париж в 1982 году, а Алиса Целкова годом раньше отправилась в США. В Америке она стала злоупотреблять вредными напитками, часто звонила мне по ночам в совершенно невменяемом состоянии и очень рано ушла из жизни. В юности нежная и хрупкая Алиса, с ее огромными ресницами, напоминала фарфоровую статуэтку Серебряного века. Такой же красавицей была ее кузина, популярная в 1980-е годы киноактриса Ольга Топилина, которая тоже выбрала путь эмиграции: с мужем Леонидом Слепаком, сыном известного диссидента и “отказника”, она уехала в США.

Маша Дементьева уехать не решилась. Она училась в немецкой школе № 58 и была известна в Москве по прозвищу Рыжая Маня. Среди ее поклонников были Эдвард Радзинский, Алеша Аксенов, Геннадий Хазанов, Сергей Мажаров, Андрей Кондрашин и сонмище других известных и не очень людей. Неоднократно Машу задерживали “за слишком активную дружбу с югославами” в гостинице “Белград”. Одевалась она всегда весьма откровенно: обтягивающие стан платья макси, высокие платформы, яркий грим “смоуки айз”, цветные румяна на щеках, блестящие украшения, гривны на шее… Ее подругами по этим юношеским эскападам были красотки Наташа Дегтярь и Наташа Крамаревская, дочь известного танцора Большого театра и племянница знаменитого Махмуда Эсамбаева. При небольшом объеме груди Маша носила глубокие декольте. Поэтому, когда Маша наклонялась, чтобы записать какое-то задание, взорам окружающих открывалась красивая перспектива. Однажды учитель истории Марк Миронович сделал ей замечание:

– Маша, я бы хотел, чтобы ваши знания по истории были так же глубоки, как ваше декольте.

Вскочив со своего места, Маша воскликнула:

– Хам и подлец! – и пулей вылетела из класса, громко шарахнув дверью. Она любила порой показать кузькину мать!

Маша не была канонической красавицей, но стройность ее стана, раскованность и внутренняя свобода, которой она обладала, привлекали к ней многочисленных поклонников. Эта рыжая бестия разгуливала в мини-юбке даже по Каиру, где ее мама одно время преподавала в Национальном театре оперы и балета Египта. Еще Маша виртуозно ругалась матом. Я прекрасно помню ее пятнадцатиминутные монологи, в которых не находилось места ни одному цензурному корню. При этом она владела вызывающе правильной литературной речью, поскольку была девушкой из интеллигентной семьи коренных москвичей. Окончив школу “раз-два-семь”, Маша поступила в ГИТИС на театроведческий факультет. Впоследствии она печаталась в “Огоньке”, позднее – в газетах “Сегодня” и “Известия”. Со временем оставила свои театроведческие исследования и занялась общественно-политической журналистикой. Она отправилась в Чечню в самый разгар военных действий. Ездила на БТР под прицельным огнем, брала интервью у Шамиля Басаева. За честное отражение событий, происходивших в начале 1990-х годов в Югославии, ее наградили военным орденом. Маша хорошо научилась говорить по-сербски еще со времен своих “творческих дебютов” в гостинице “Белград”.

Бесшабашная Маша отважно бросалась в новые приключения: переезжала, меняла работу, начинала с нуля. Казалось, в ее жизни было столько экстремальных событий – на несколько жизней хватит. Думаю, что это ее и сгубило. В 2000 году Маша Дементьева умерла от инсульта у себя дома. Избыток жизненных радостей?

Негласными лидерами нашей когорты были Толя Мукасей и Коля Данелия – оба принадлежали к знатным кинематографическим семьям СССР. Толя назвал себя Топом, был высок ростом и хорош собой, впрочем, как и Коля Данелия.

Это костяк, на котором держалась вся компания. Я же был на вторых ролях, несмотря на то что являлся сыном академика и народного художника. Сегодня понимаю, что это – к счастью, ведь и Данелия, и Мукасей ушли из жизни совсем молодыми людьми. Один скончался от передозировки наркотиков, другой разбился насмерть, выпрыгнув из окна. А я ничем пагубным никогда не увлекался.

Наше поколение пережило трагический исход: одни отправились в эмиграцию, другие, оставшиеся, в большинстве своем так и не смогли найти применение своим талантам и увлечениям. В этом я виню советскую власть. Красивые, одаренные и образованные, они не находили себя и не видели никакого будущего, несмотря на принадлежность к знаменитым и состоятельным семьям. Мы все мечтали о свободе – прежде всего свободе передвижения. Не хотели жить при крепостном праве! Мечтали о Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Увлекаясь движением хиппи, фантазировали о путешествиях в Индию и Катманду. Мы все хотели смотреть иностранные фильмы, слушать иностранную музыку, рисовать, писать, танцевать, петь, быть модными, красивыми, востребованными, вырваться из болота серой советской жизни… Но ни у кого из нас не было такой возможности.

До своего отъезда в Париж я жил во внутренней эмиграции. Моими отдушинами стали театр и коллекция старины. Я прекрасно помню, как одна старушка, продававшая мне какой-то фамильный антиквариат, сказала:

– Сдается мне, что вы собираете старину из-за неприятия советской власти. Это у вас эскапизм какой-то!

Так и было. Я этого не скрывал.

– Если бы я мог, то повесил бы за окно изображение какого-то другого города, – сказал я тогда.

Однако вскоре настанет время, и я действительно повешу за окно новое изображение, но не одного города, а целого мира, который открылся передо мной в 1982 году. Но это уже история, достойная другой книги воспоминаний. Жди ее, читатель!

Одно из самых ранних детских воспоминаний – поход с мамой в театр “Современник”, находившийся тогда еще на площади Маяковского, на спектакль “Белоснежка и семь гномов”. Мне было года два-три. Нас с мамой усадили в первом ряду. Сначала мы увидели злую королеву-мачеху, затем очаровательную Белоснежку в исполнении молоденькой Людмилы Крыловой – первой жены Олега Павловича Табакова. А потом случилось ужасное. На сцену вышли гномы. Но не крошечные гномики, которых я ожидал увидеть, а огромные дядьки – артисты театра “Современник”, чей рост вдвое превышал рост самой Белоснежки. Я тут же поднял дикий крик. Мама была страшно смущена и поспешила унести меня из зрительного зала в артистический буфет. В антракте эти огромные гномы, в своих колпачках, с бородами и в шортиках, по очереди подходили ко мне: сюсюкали, делали “козу”, брали на руки, трепали за щечки… А перед вторым актом нас с мамой пересадили в последний ряд. Тут уж я успокоился, потому что с последнего ряда гномы казались маленькими, какими и должны быть.

А в шестнадцать лет я поступил в театр “Современник” бутафором. Ведь для того, чтобы учиться в школе рабочей молодежи, требовался рабочий стаж. Туда мне помог устроиться директор театра, Леонид Иосифович Эрдман, большой друг мамы и Виталия Яковлевича Вульфа. Большинство моих одноклассников только числились где-то, а я в свободное от учебы время исправно ходил на службу и получал зарплату в 62 рубля. В мои обязанности входило подкрашивать декорации, как только их выносили на сцену. В основном это были двери, окна, стены, деревья, мебель – все в духе социалистического реализма.