и достаточно солидный возраст ничуть не мешали Джорджу быть легкомысленным щеголем и фатом. «Что это у тебя так блестит лицо?» — спросила как-то Надин, обратив внимание на его лоснящуюся, точно черным лаком крытую, физиономию. «Правда, мисси, красиво? — самодовольно спросил Джордж. — Это только глицерин да розовая вода». То и другое, как вскоре выяснила Надин, были взяты с ее туалетного столика. А красивым Джорджу захотелось стать потому, что он вознамерился было пленить собою Гарриэт, однако с первых же шагов потерпел полную неудачу. «Мякинная голова», — отозвалась о нем негритянка.

Когда Надин вошла в комнату, Иван Васильевич уже проснулся и лежал на постели в хмуром сонном раздумье, закинув руки за голову и пошевеливая пальцами в носках. Сабля в блестящих металлических ножнах была поставлена в угол, долгополый синий мундир с поперечными погончиками напялен на спинку стула, запыленные сапоги с перегнувшимися мягкими голенищами сброшены у кровати.

— Солдат у меня умер, — сообщила Надин, усевшись. — Совсем мальчик.

Наедине друг с другом, чтоб не забыть родной речи, говорили они на своем языке.

— Как тяжело, Жан, смотреть вот так и чувствовать, что ничем не можешь помочь, все твои знания бессильны. — Тонкие руки ее устало лежали на сдвинутых под широкой темной юбкой коленях, печальные глаза смотрели в одну точку. — Господи, когда же, наконец, люди перестанут убивать друг друга? Когда прекратятся войны?

— Никогда, душа моя, — серьезно, скорей даже сердито ответил на это Иван Васильевич.

Помолчали. Надин спросила:

— Ну что комиссия?

— Кажется, закончила, — невесело сказал Турчанинов.

— Ну и как? — И голос ее и взгляд дышали тревогой.

— Откуда я знаю? — с досадой ответил Иван Васильевич.

— Ты не спрашивал?

— Я слишком уважаю себя, чтобы спрашивать. Они сами должны мне сообщить результаты... Обвинять меня как будто не в чем. Воюю не хуже других. А может, и лучше.

— Тебя вызывали?

— Допрашивали всех командиров полков, и Пайта, и Вейдемейера, и Мура, а меня вызывали только раз. Спрашивали насчет негров в бригаде. Кажется, мой ответ их удовлетворил.

— Конечно, ничего не обнаружили, — уверенно сказала Надин, как бы не замечая его раздраженного тона. — Не волнуйся, Жан, все будет хорошо. Твоя совесть чиста.

Он усмехнулся наигранной этой уверенности, предназначенной для его успокоения.

— Моя-то совесть чиста, а вот у них может оказаться нечистой.

— Это Бюэлл! — убежденно проговорила Надин. — Это ты его тогда разозлил, на совещании. Ах, Жан, Жан!

— А, будь что будет! — досадливо поморщился Турчанинов и сел, спустив на пол ноги. — Надоело все!.. Устал, Наденька, я.

У нее сжалось сердце: как осунулся за эти дни!

— Нет, нет, Жан, так нельзя! — Порывисто подошла к нему и, усевшись рядом, взяла большую, тяжелую, темную руку в свои руки, горячие, источающие нежность. — Нельзя поддаваться настроению. Ты ни в чем не виноват, ты прав. Ты должен держаться гордо, бороться.

Турчанинов вздохнул, похоже, хотел что-то сказать, однако не сказал, только мягко высвободил руку и принялся натягивать тесные сапоги. Через раскрытое окно слышалось томное подвывание банджо.

— Знаешь, Наденька, мне сегодня нужно ехать, — сказал Иван Васильевич, пройдясь по комнате.

Надин испуганно вскинула голову:

— Куда?

— В штаб дивизии. Митчелл вызывает.

— Наверно, в связи с комиссией?

— Конечно. Ты не дашь мне мыло и чистое полотенце?..

Стоя спиной, он укладывал в дорожный саквояж необходимый в пути припас и говорил с искусственной, не обманывающей ее бодростью:

— А ты, душенька, не волнуйся. Пустяки. Я тоже думаю, что все обойдется... Между прочим, что делает у вас Гарриэт?

— Все, — ответила Надин. — Помогает во время операций, ходит за ранеными, стирает белье, моет полы, топит баню... Удивительная женщина! Получила на днях вознаграждение за работу — двести долларов — и как ты думаешь, что сделала? Все деньги отдала на прачечную для негров-беженцев.

— Возможно, дитя мое, на днях у вас заберут Гарриэт, — сказал Турчанинов.

— Куда? — удивилась Надин.

— Я подал рапорт в генеральный штаб. Предлагаю использовать ее для разведки в тылу врага. Ведь это же отличная разведчица: прекрасно знает Юг, все пути-дороги, ловкая, смелая, неуловимая... Надеюсь, все-таки, что там сидят не окончательные болваны, прислушаются к моим словам.

* * *

Облокотясь на оцинкованную стойку, с фужером в руке, потягивал Иван Васильевич шерри-бренди и прислушивался к разговору соседей, наполовину заглушенному полупьяным гулом переполненного салуна. А разговор, право, заслуживал того, чтобы внимательно к нему прислушаться. Беседовали у стойки два знакомых, случайно повстречавшихся джентльмена, один из которых — сытого вида, крикливо одетый, красный галстук, желтый котелок на затылке — недавно, по-видимому, вернулся из Вашингтона.

— Очень удачная была поездка, — самодовольно рассказывал он, поглаживая пышные, щегольские усы. — Посудите сами, Джек. За револьвер Кольта вы получаете вместо пятнадцати тридцать долларов. За пистолет стоимостью в четырнадцать долларов пятьдесят центов — двадцать пять. Помножьте это на тысячи и тысячи. Неплохо?

— Просто замечательно, мистер Морган! — восторженно изумлялся другой джентльмен — сухощавый, узкоплечий, с козлиной бородкой. — Но неужели правительство платит такие деньги?

Мистер Морган, не ответив, протянул пустой бокал стоявшему за стойкой, среди батарей разноцветных бутылок, хозяину салуна:

— Повторите, Билл!

Черноусый, угодливо улыбнувшийся толстяк, с засученными рукавами на коротких мохнатых руках, налил шерри-бренди.

— Дружище! — обратился мистер Морган к собеседнику, держа полный бокал. — Вы можете продать военному министерству все, что угодно, и по любой цене, какую у вас хватит нахальства назвать... Мой знакомый коннозаводчик, например, поставляет в армию лошадей по сто семнадцать долларов за голову.

— Что вы говорите! Ведь рыночная цена лошади не выше шестидесяти долларов.

— Так то рыночная... Советую вам серьезно подумать, Джек. Вы можете сделать хороший бизнес.

Потом оба джентльмена расплатились за выпитое и ушли, причем мистер Морган, швырнув на оцинкованный прилавок крупную ассигнацию, небрежно сказал: «Сдачи не надо», и тогда молодой бородатый капитан, стоявший по другую сторону Турчанинова, спросил его, понизив голос:

— Вы слышали этот разговор, сэр?

Наверно, по причине контузии