бога, что отделался только ногой, могло быть и хуже... А ногу необходимо было отнять.

— Что хуже, мэм? — спросил солдат, по-прежнему скосив глаза на сторону.

— Мог быть убитым.

На ней недобро остановился воспаленный взгляд.

— А по-моему, мэм, это лучше, чем остаться на всю жизнь калекой и просить милостыню. Кому я нужен?

— У тебя есть жена? — спросила Надин.

— Была.

— Почему «была»?

Горькая усмешка на угрюмом, по-индейски скуластом лице.

— А разве такой я нужен Молли? Другого найдет... с ногами.

— А я тебе вот что скажу, — горячо промолвила Надин. — Если твоя Молли по-настоящему хорошая, любящая жена, она будет любить тебя по-прежнему, а может, еще сильней. Ведь ты герой, ты воин, который пострадал за великое дело. Я бы, например, не бросила мужа... А если она плохая... Ну что ж, о плохой и жалеть нечего.

Внимавшая беседе Гарриэт подкрепила:

— Мисси доктор правильно говорит. Не вешай носа, парень. Если что, найдешь себе другую.

Чей-то слабый голос попросил судно, и негритянка, стуча грубыми солдатскими башмаками, поспешила на зов. Легкой своей поступью Надин направилась к следующим, по порядку, раненым. Что ж, быть может, после теплых, душевных слов легче станет у бедняги на сердце, проснется воля к жизни...

Кровь, страданье, смерть. Вот оно, подлинное, неприкрашенное лицо войны... Но, может, благородная цель, во имя которой ведется нынешняя война, способна оправдать все эти жестокости и страдания?..

Сварливые, спорящие голоса донеслись до нее со стороны, нарушая унылую лазаретную тишину. Ну конечно, пререкался с кем-то Хантер.

— Что за шум? — спросила она, подходя к спорщикам, и строго свела длинные брови: ее встретил веселый, дерзкий, откровенно любующийся ею взгляд Сэма Хантера, сидевшего с забинтованной и подвешенной на белой перевязи рукой.

— Да вот, миссис доктор, этот джентльмен, — Сэм ткнул большим пальцем здоровой руки через плечо, в сторону нового раненого, которого только что положили возле Гектора, — этот джентльмен, видите ли, не желает лежать рядом с цветным. Я и сказал ему пару теплых слов. Я сказал ему: «Сэр, вы несколько ошиблись местом. Вы находитесь в армии северян, а не у генерала Ли».

Сухой стати, одни мускулы и сухожилья, желтоволосый, с глубоко посаженными голубыми яркими глазами, веселый, горячий, задиристый, Сэмюэль Хантер — знала Надин — был литейщиком из Питтсбурга. Питтсбург ей пришлось как-то видеть, проездом, из окна вагона. Несметное скопище огней, вспышки, сполохи, раскаленное докрасна ночное небо. Из доменных печей выбрасывалось косматое пламя, багрово подсвечивало волнующееся облако дыма. «Ад с открытой крышкой», — сказал кто-то за спиной Надин. Помнится, ей тогда подумалось: какого же мужества, силы и выносливости должны быть люди, работающие в этом аду!

— Я знаю, где нахожусь. Я тоже голосовал за Линкольна, но не желаю иметь соседом негра, — слабым сердитым голосом отозвался новенький, лежа навзничь, с выпростанными поверх одеяла тяжелыми, загорело-коричневыми руками. Только что наложенная на голову повязка походила на белую чалму.

— Гектор славный малый, — сказал Сэм. — У него такие же руки, как у меня, — показал, растопырив пальцы, большую, задубевшую от мозолей ладонь, — и мне плевать, какая у него кожа — белая, черная, желтая или в полоску. Вот что я тебе скажу, парень!

Виновник начавшейся перепалки Гектор не вмешивался в разговор белых, пугливо молчал. Выставив толсто обмотанную бинтами, бесформенную ступню, он сидел у себя на койке и лишь переводил выпуклые кремовые белки то на одного, то на другого соседа, из которых один был ему другом, а второй врагом. Костыли стояли, прислоненные к стене. Надин велела тотчас же прекратить спор, пристыдила солдата с обвязанной головой, найдя у него рабовладельческие замашки, совершенно непристойные, а Сэму Хантеру сказала, чтобы он дал покой раненому товарищу и не тревожил его. Затем, проверив состояние здоровья у всех троих, продолжала дальнейший обход. Сэм проводил ее долгим взглядом.

— Эх, баба! — сказал с восхищением. — Всем взяла. И красива, и умна, и хороший доктор... Честное слово, ребята, нашему полковнику можно позавидовать.

— Очень хорошая мисси! — горячо подтвердил мулат. — Она помогала неграм бежать в Канаду. Помнишь, Сэм, я рассказывал про подземную железную дорогу? Она меня знает еще с того дня, когда продали Бетси.

— Кого продали?

— Мою жену.

— А! — сказал Сэм.

Гектор зажал между колен сложенные вместе ладони, опустил черную голову, сидел, покачиваясь, размышляя о чем-то с печальной сосредоточенностью. Вздохнул всей грудью:

— Ах, далеко еще до Луизианы! Не скоро туда придем.

— А за каким чертом, сэр, понадобилась вам Луизиана? — спросил Сэм.

— Там Бетси, — сказал мулат шепотом. — Ее продали в Луизиану. Ее увез толстый масса с усами.

— Вот оно что! — засмеялся Сэм. — И ты все о ней думаешь? Чудак!

— Я приду в Луизиану! — страстно, голосом непоколебимой уверенности, сказал Гектор, пристукнув кулаком по здоровому колену. — Приду и найду ее.

Вытащил из-под расстегнутой на груди сорочки висевший на шнурке крошечный, насквозь пропотелый, холщовый мешочек, поцеловал его и вновь убрал за пазуху.

— Что это у тебя? Амулет?

— Амулет, Сэм. Очень хороший амулет. Он поможет найти Бетси.

— Ну, до Луизианы, дружище, еще долго добираться! — хохотнул Сэм Хантер. — Да еще с такими генералами, как наши... Лучше пойдем покурим. Ты мне сигарету свернешь.

Поднявшись с соломы, потянулся тощим, прожаренным на огне телом. Запахнул здоровой рукой серый, короткий для него халат и, шаркая надетыми на босу ногу шлепанцами, направился к выходу. За ним, осторожно ставя забинтованную ступню, поплелся Гектор на приподнявших плечи костылях.

Тяжелая, душная, висела в палате тишина — больше не слышалось мерного клокочущего дыхания, напоминавшего всхрапыванье пилы.

НО ТЕМ НЕ МЕНЕЕ...

Джордж, слуга Надин, сидел на крыльце домика, где поселились командир бригады со своей миссис. Сидел, наблюдал, как Майкл чистит скребницей выведенного из конюшни полковничьего жеребца, и напевал вполголоса нечто молитвенное, подыгрывая себе на банджо.

— Полковник вернулся? — спросила, подымаясь по ступенькам, Надин.

— Да, мисси. Масса полковник сейчас отдыхает.

Пристрастие к церковным песнопениям