Ну вот, дождалась оперативной работы, подумала Лена, открыв дверь в нужную ей палату. Палата была огромная – коек на десять-двенадцать, во всяком случае, сейчас, когда она попала сюда, на этих койках лежали в самых разных позах шесть человек, а еще один, у окна, сидя слушал через наушники маленький радиоприемник. Невольно морщась от тяжелого воздуха, который всегда бывает там, где есть лежачие больные, она обвела обитателей палаты взглядом, стараясь угадать, кто из них нужный ей Баташов. Заметив, как пристально смотрит на нее какой-то пожилой полнолицый дядечка, она спросила осторожно:

– Это вы Михаил Васильевич?

Полнолицый горестно вздохнул, – видать, очень наделся, что она пришла именно к нему, и показал в противоположный угол палаты, самый дальний от окна, где уже делал Лене слабый знак рукой худой, какой-то весь костистый человек.

– Если вы ищете Михаила Васильевича Баташова – это я.

У него была забинтованная голова, и из этих бинтов выглядывало хорошее, породистое русское лицо – такие лица, судя по живописным портретам, часто случались у дворян, а в наше время встречаются все больше у актеров. Лица сухие, умные, с ямочкой на твердом подбородке… Одной этой ямочки Лене было достаточно, чтобы проникнуться к ее владельцу мгновенной симпатией.

Она подошла к его постели и, поставив стул в проходе между койками, села поближе к изголовью.

– Здравствуйте, Михаил Васильевич.

– Здравствуйте, – ответил он и заговорщически поманил ее пальцем: поближе, мол: – Из милиции?

– Из прокуратуры, – уточнила Лена, – следователь Елена Петровна Елагина. Нас попросил (хотела сказать – надоумил, но быстро передумала) навестить вас Георгий Андреевич Топуридзе.

– А кто это? – недоуменно наморщил лоб Баташов.

– Это заместитель главы московского правительства, который по поручению мэра знакомился с вашим проектом и собирался горячо его рекомендовать правительству…

– Это не проект, это только записка, – еле шевеля губами, сказал Баташов, немного помолчал и спросил: – Ну и как, рекомендовал?

Лена извиняющимся жестом развела руки:

– Не успел – на него было совершено покушение…

– И на него тоже?

– И на него. Даже немного раньше, чем на вас. Видите, какой проект вы предложили, – улыбнулась Лена, – что из-за него уже на людей охотятся… Ну да ладно, давайте сразу перейдем к делу, да? А то ведь вас, наверно, долго мучить разговорами нельзя. – Она огляделась. Многовато, конечно, постороннего народа, но что ж поделаешь!… На всякий случай спросила:

– Вы не встаете?

– Пока нет, – грустно сказал Михаил Васильевич. – Отделали меня, как говорится, на совесть.

– Теперь обязательно поправитесь, – обнадежила его Лена. – Ну что ж, лежа так лежа… Расскажите мне все по порядку, Михаил Васильевич. Ладно? Если что будет непонятно – я вас переспрошу, хорошо?

И он рассказал – закрывая глаза, делая длинные паузы, пережидая накатывающую волнами головную боль – следующее.

…Михаил Васильевич Баташов не зря заметил в своей записке на имя мэра, что нисколько не удивится, если в один прекрасный день на него нападут какие-нибудь темные личности. Предав свой проект огласке, он все время был настороже и даже по-своему готовился к встрече с этими самыми личностями, – например, сделал из крышек от кастрюль что-то вроде кирасы, которую надевал под пиджак.

– Глупо, конечно, да? – спросил он, печально улыбаясь.

Сам он отнюдь не считал, что это глупо, и были у Михаила Васильевича на то свои резоны.

Он с давних уже пор жил в Черемушках, в хрущевской пятиэтажке без лифта.

– Знаете, сначала, когда, после развода, попал я в эту хрущобу, то все думал: поднакоплю денег и обязательно перееду в другой район, в другой, настоящий дом… А потом как-то привык, сроднился. И воздух чистый, и люди неплохие – безобразий у нас меньше, чем в других районах, ей-богу! За столько-то лет – и я всех знаю, и меня все знают.

Именно поэтому его старожильский глаз и зацепился за начавшую появляться в их дворе новую иномарку. Вернее, даже не столько за машину – иномарка, она и есть иномарка, таких в Москве тысячи, – а за ее номер. Почему? Да потому что на номере был непривычный ему региональный индекс. Не 77 или 50, что соответствует Москве или ее области, а 39. Он не поленился, узнал: номер калининградский. Кенигсберг. Знающие люди сказали: скорей всего это значит, что машину оттуда пригнали, а на учет здесь, в Москве, еще не поставили, может, даже и не растаможивали. Потом он увидел и пассажира этой машины. Это был невысокий, но очень крепкий, по-военному подобранный, элегантный человек, которого портило лишь одно – как-то очень буйно росшие на лице волосы.

– Знаете, бывает – и из ушей волосы лезут, и из ноздрей, а у этого особенно лохматыми были брови. Как у Брежнева, царство ему небесное… Кустистые такие брови…

У Лены от предчувствия екнуло сердце.

– А лет ему сколько? – спросила она. – Ну по-вашему, конечно.

Баташов немного подумал, не стал отвечать наобум Лазаря.

– Да не старый еще, наверно, пятидесяти нет… И что характерно, я тогда же и подумал: что-то в нем не то. Какая-то в нем фальшь. Вроде как просто болтается во дворе – то ли передохнуть решил, то ли ждет приятеля, который вот-вот выйдет, а напряжен так, будто не гуляет, а работает. Это я сразу почувствовал, поскольку и сам был все это время напряжен… Ну вы, понимаете…

Лена кивнула на всякий случай, хотя конечно же что она могла понимать, не испытав чего-то подобного сама…

– Я ведь правду вам сказал, что все последнее время настороже, все жду нападения. Думаете, это психоз, да?

Лена замотала головой: нет-нет, что вы…

– И вот увидел я его, и сразу мне в голову одно: этот дядька с бровями – он ведь за мной следит. Я даже порадовался, что «кирасу» свою не забыл надеть, а то ведь стеснялся ее. Смех смехом, а если что – от пули, может, и не спасет, а от ножа – запросто… Ну вот. Я к подъезду, а он за мной идет, прямо хоть становись в боксерскую стойку. А надо сказать, у нас на двери замок кодовый, как почти везде сейчас по Москве. Я дверь возьми да перед самым его носом и захлопни. Ух он психанул – ногой даже в дверь несколько раз ударил, пока я на свой этаж поднимался… Ну а напали на меня следующим вечером. Я как раз поздно с работы возвращался – все сидел с проектом, с туннелем этим. Смотрю, а недалеко от моего подъезда опять та же машина, а около машины стоит какой-то человек, держит что-то около уха – как будто по мобильнику с кем-то разговаривает. Ну разговаривает и разговаривает, мне-то что?

A у нас, я уже сказал, район довольно спокойный: чужой шпаны не бывает, а свои ухари еще не подросли. Вот я все и думал по простоте душевной, что если меня злые люди за проект будут наказывать, то подкараулят где-нибудь в безлюдном месте – в парке, вечером на остановке. А меня подловили прямо у подъезда, вернее, не "у", а в самом подъезде. Только я в этот раз кодовый замок открыл – слышу звук… Такой своеобразный звук… Знаете, какой бывает, когда стоишь рядом с милиционером, у которого включена портативная рация. Я даже услышал отдельные слова. Что-то вроде «сразу уходи, понял?». И тут же меня по голове и ошарашили. Хорошо чем-то приложили – если бы не шапка, наверняка бы мне карачун настал. А так я просто упал и даже сознание потерял не сразу – помню, рация вдруг зашуршала-зашуршала, и голос из нее говорит: «Все, идет кто-то, давай в машину!» Ну и все, больше и рассказывать нечего… Пришел в себя уже здесь, в Склифосовского…