— Пришли проведать своего друга, господин Хью?

— Уикстид! — Торнли поднял глаза, испытывая одновременно ужас и удивление. — Какого черта?

— Я слышал, у вас есть друг среди раненых мятежников, а потому поспешил сюда взглянуть, что можно сделать. Боюсь, очень немногое. Он ранен в живот. Бедняга Шейпин не переживет эту ночь.

— Он мне не друг.

— Но вы же пришли сюда! — Уикстид пожал плечами. — Значит, он вам не безразличен. Я позволю вам поговорить наедине. Кто знает, что он может сказать другу? Однако я дождусь вас. Вашей ране необходим уход.

Толкнув Уикстида плечом, Хью вошел в маленькое помещение, где у стен на грубой соломе лежали человек десять мужчин — кто-то спал, а кто-то был без сознания. Хью понял, почему мятежники не потрудились забрать их с собой во время отступления. Он бы удивился, если бы кто-то из них дотянул до утра. В сгущавшейся тьме мелькнуло движение. Человек средних лет с трудом приподнялся на локте.

— Господин Торнли? Господин Хью Торнли?

Шагнув вперед, Хью опустился на колени возле ложа раненого.

— Я капитан Торнли. А ты Шейпин?

Человек пристально уставился на него.

— Да. Я служил в вашем доме в Суссексе.

Торнли посмотрел на мятежника и увидел старый шрам, улыбкой расплывшийся по шее.

— И как же ты попал сюда, Шейпин?

Человек снова лег, издав длинный неровный вздох. И уставился в потолок.

— Забавно, что вы спрашиваете меня об этом, капитан. Почти все тридцать лет я задавался этим вопросом каждое утро. «Как же ты попал сюда, Шейпин?» Понимаете, всякий раз, просыпаясь и открывая плаза, я по-прежнему думаю, что нахожусь на чердаке в лондонском доме вашего отца, даже теперь. Мне сказали, я украл, и они нашли то, что пропало, под моей кроватью; я даже начал думать, что это правда, так часто мне об этом говорили, и с таким сожалением качали головами. — Он повернулся, чтобы смотреть Хью прямо в глаза. — Но, знаете, капитан, мне кажется, наконец я все понял. Когда тот ублюдок с кровавой спиной пробил дырку в моем брюхе, он словно вложил в меня рассудок. Картинки соединились, и я увидел все сразу.

Хью плюнул на солому — мокрота была смешана с кровью. Осечка мушкета стоила ему двух зубов, участка щеки над ними и глаза, который теперь был поврежден. Похоже, лежавший перед ним человек был философом, а постоянный запах крови начинал досаждать Торнли. Теперь он казался ему живым существом, которое, извиваясь, ползло по коже и забиралось под рукава. У него в голове стучало — казалось, с каждым ударом эта барабанная дробь становится все мрачнее; контуры предметов, на которые он смотрел, были расплывчатые, их усеивали тусклые красные вспышки, и создавалось впечатление, будто по глазу царапают изнутри.

— Прекрасно, Шейпин. А теперь расскажи, зачем ты меня позвал.

Мужчина улыбнулся ему — это была довольная, даже радостная улыбка. Она засияла сквозь грязь и щетину на его лице, и глаза мятежника приобрели почти детское выражение.

— Ах да, сэр. Разумеется, сэр. Я хотел сказать вот что: ваш отец, капитан, убил юную девушку. Обесчестил ее, обрюхатил, а затем убил. Потом, когда ваша матушка произвела на свет наследника и еще одного сына для ровного счета — вы, приятель, были для него необходимым условием, — он погубил и ее. Сбросил ее с лестницы, прямо на моих глазах.

Слова выпадали из желтых растрескавшихся губ Шейпина, словно четкие, круглые жемчужины на нитке, но барабанный бой в мозгу Хью не позволял осознать их. Он ответил автоматически, безжизненно.

— Ты врешь.

— Нет. За тридцать лет я впервые говорю правильную вещь. — Шейпин снова улыбнулся, словно даруя благословение. Облизнул губы, как если бы он смаковал каждое слово. — Лорд Торнли забрал у той девушки медальон. В нем она носила его волосы. Он держал его у себя, дабы не забывать, что он натворил. А потом этот медальон нашла ваша матушка, и он убил ее за то, что она узнала. Она держала эту безделицу в руке, когда умирала. Я был там. Вот что я припомнил на поле, в дыму. — Шейпин выглядел, словно счастливый ученик, получивший похвалу за решенную задачу. — Я видел, как та девушка носила этот медальон. Я слышал, как ваша матушка кричала, падая, и заметил, что лорд Торнли сверху наблюдал, как я поднимал ее у основания лестницы. Я видел кровь на ее губах и медальон в ее руке. Но лишь сегодня, лежа там, на поле, среди травы и под огромным небом, я снова подумал о ней, и все стало ясно.

— Ты лжец. Вор.

Радость стерлась с лица Шейпина, и он покраснел, разбрызгивая слюну.

— Не то и не другое. Ваш отец решил, что, возможно, я все пойму, и отделался от меня поскорее. Тридцать лет в этом ужасном месте, за океан от него, и тут возникли вы, капитан. Вы. Маленький господин Хью. Поначалу я стыдился показаться вам во всем моем позоре. Но потом увидел вас в лагере, и все воспоминания вернулись. И вот, уже лежа в траве, я понял: вы — ничто. Моя кровь куда лучше вашей. Вы сын кровожадной сволочи, честь вашей семьи — просто шутка, а ваше положение фальшиво, вы — чертова зараза, вашими костями даже и собаку-то не накормишь…

Он продолжал говорить, его слова вылетали откуда-то снизу, словно Хью откопал самого дьявола. Барабанная дробь в голове Торнли подхватила ритм речи — убыстрилась и стала громче. Хью почувствовал себя так, словно опять оказался в дыму, по колено в крови; его матушка лежала на редуте в бальном платье, и какой-то мятежник прострелил ей живот кремневым ружьем; юная девушка бежала по траве навстречу его отцу, а тот стоял, выставив перед собой пистолет; тут же был мятежник, которого он ударил так сильно, что был вынужден придавить сапогом, дабы вынуть свой штык, только теперь у мятежника было лицо Хокшоу, и он смеялся над Хью, они все смеялись, провозглашая тосты за отца и его блудницу, смеялись, когда Торнли, спотыкаясь, ковылял по крови к юной девушке; Хью опять ощутил вспышку возле своего лица — удар горячего металла, сваливший его на землю, в кровь. Она текла по нему, попадая в рот и глаза, он барахтался, пытаясь освободиться, но скоро уже все было красным.

Удары замедлились. Он моргнул, осознавая, что стоит на коленях, что его руки на голове Шейпина — одна обхватывала затылок, другая закрывала ему нос и рот. Ладонь Шейпина, видимо сжимавшая его запястье, упала на пол. Хью отдернул руки, и на него уставились мертвые глаза Шейпина. Хью распрямил пальцы, осмотрел ладони — они тряслись. Барабанная дробь стихла. Рассудок его внезапно успокоился, освободился.

Поднявшись на ноги, он направился к двери. Тот факт, что Уикстид вздрогнул, когда Хью проходил мимо, — единственная причина, почему капитан его заметил. С минуту они глядели друг на друга — Хью смотрел невидящим взглядом, Уикстид таращился, открыв рот, — а затем капитан ушел, стук его сапог отдавался эхом, когда он, спотыкаясь, выходил на улицу.

Три недели спустя пришло письмо. Его отца сразил удар, а беременная мачеха просила помощи. Это письмо, видимо, было послано еще до того, как в замке получили его неуклюжие поздравления. Здоровье отца выдержало не больше трех месяцев брака. Новая матушка Хью изъяснялась вполне разумно, и ее рука казалась аристократической, несмотря на опасения, связанные с репутацией этой женщины. Он дважды прочитал письмо леди Торнли, прежде чем надеть парадную форму и обратиться к старшему офицеру с просьбой об увольнении. Если бы Хью был полностью в здравом рассудке, он заметил бы — вероятно, взгрустнув, — с какой готовностью была принята его просьба, и как быстро отыскалось для него место на следующем же корабле, отплывавшем в Плимут.