7 июля семья вернулась на Нижнюю дачу в Петергофе, чтобы встретить французского президента Раймона Пуанкаре, который прибыл с четырехдневным визитом. Важным событием во время его визита стал военный гвардейский смотр в Красном Селе. Николай возглавил процессию на своем любимом белом коне, следом за ним ехали все российские великие князья, а за ними — Александра с детьми в открытых колясках, тоже запряженных белыми лошадьми. Как оказалось, это был последний большой парад российской имперской военной славы: через два дня после отъезда французского президента Австро‑Венгрия объявила ультиматум Сербии, а 15 июля (28 июля НС) — войну. Россия по договорам и традиции была обязана защищать сербов, своих братьев‑славян, и теперь война казалась неизбежной. В перерывах между срочными совещаниями с министрами Николай, который помнил фиаско в войне с Японией (поэтому перспектива военных действий его страшила), отправил срочную телеграмму своему немецкому кузену Вилли. «С Божьей помощью наша испытанная временем дружба должна найти возможность предотвратить пролитие крови», — телеграфировал он[856]. Между тем ему пришлось неохотно уступить генеральному штабу и дать согласие на то, чтобы объявить всеобщую мобилизацию. Таким образом, 600‑тысячная русская армия была приведена в боевую готовность. Это вызвало агрессивную реакцию со стороны Германии, которая теперь выступила в поддержку Австро‑Венгрии. В это тяжелое «время больших страданий» делались последние отчаянные попытки урегулировать конфликт дипломатическим путем. Александра отправила полную отчаяния телеграмму Эрни в Гессен: «Господи, помоги нам всем и не допусти кровопролития». Она, безусловно, искала и мудрого совета Григория. Он пришел в ужас при мысли о войне и неоднократно умолял ее и Николая: «Войну нужно остановить — войну нельзя объявлять, это будет конец всему»[857].

Вечером 19 июля (1 августа НС в Европе) Николай, Александра, тетя Ольга и дети ходили в церковь молиться. Они только что вернулись и сели ужинать, когда прибыл граф Фредерикс с официальным уведомлением, которое вручил ему германский посол в Санкт‑Петербурге: Германия объявляла войну России. «Узнав эту новость, царица заплакала, — вспоминал Пьер Жильяр, — и великие княжны также залились слезами, видя, как страдает мать»[858]. «Скоты!» — написала о немцах Татьяна в своем дневнике в тот вечер[859]. Следующий день, 20 июля (2 августа НС), был раскаленным от зноя. В ожидании неминуемого объявления Россией войны люди заполонили улицы Санкт‑Петербурга, как в 1904 году, устраивали шествия с иконами и пением национального гимна. Новость распространилась как лесной пожар. «Женщины жертвуют драгоценности, собирая средства для семей резервистов», — сообщил корреспондент «Таймс»[860]. В 11:30 около 50 000 человек окружили посольство Великобритании, они пели «Боже, царя храни» и «Правь, Британия»[861]. Весь день неумолчно звонили колокола. В городе стояли в заторе автомобили, дрожки. Множество людей кричали, пели и размахивали «дешевыми печатными копиями портретов любимого {царя‑} «батюшки»[862]. Витрины магазинов тоже были полны портретов Николая, и «почитание его было таким глубоким, что мужчины приподнимали шляпы, а женщины — даже хорошо одетые элегантные дамы — клали крестное знамение, когда проходили мимо них»[863]. Во второй половине дня Николай в полковничьей форме и Александра и девочки все в белом прибыли в столицу на «Александрии». Алексея, который все еще не поправился после своей последней травмы, пришлось оставить дома. От царской пристани по Дворцовому мосту императорская семья прошла короткое расстояние до Зимнего дворца через толпы людей, падавших на колени и кричавших «ура», пение гимнов и крики благословения Николаю[864]. «В Костроме в прошлом году ничего такого не было, — сказал один из очевидцев. — Они готовы отдать за него свою жизнь»[865].

В 3 часа дня, после пушечного салюта, который прогремел по всему городу, около 5000 придворных сановников, военных и представителей аристократии собрались в Николаевском зале Зимнего дворца для торжественного и глубоко трогательного молебна, который отслужили перед чудотворной иконой Казанской Божьей Матери. Это был тот самый образ, перед которым молился фельдмаршал Михаил Кутузов в августе 1812 года перед отъездом в Смоленск, чтобы сразиться с Наполеоном, только что вторгшимся в Россию. Во время службы Николай «истово молился, и на его бледном лице было трогательно мистическое выражение», — отметил французский посол Морис Палеолог. Александра стояла рядом, ее рот был плотно сжат в очень характерной для нее манере[866]. Все собравшиеся «выглядели чрезвычайно напряженными и оживленными, словно собирая свои силы, чтобы вместе предложить их своему правителю»[867]. «Лица были напряженными и мрачными, — вспоминала Мария Павловна (Мари). — Руки в длинных белых перчатках нервно сминали носовые платки, под широкими полями модных в то время шляп глаза у многих были красны от слез». После службы придворный капеллан зачитал манифест об объявлении войны с Германией, после чего Николай поднял правую руку перед Евангелием и объявил: «Мы не примиримся до тех пор, пока последний вражеский солдат и последняя лошадь врага не покинут нашу землю»[868]. Сразу же после этого «совершенно спонтанно почти пятитысячный хор грянул национальный гимн. Пение это было не менее прекрасно оттого, что голоса перехватывало от волнения. Затем раздались многократные крики «ура», так что кругом покатилось эхо!»[869]

После этого царь и царица покинули зал. Лицо Николая был пустым, Александра более чем когда‑либо выглядела «печальной Мадонной, со слезами на щеках». Проходя, она наклонялась, чтобы утешить людей. Люди падали на колени или пытались схватить руку Николая и поцеловать ее. Когда царская чета появилась на балконе, выходящем на Дворцовую площадь, они увидели перед собой огромную толпу людей, около 250 000 человек, которые терпеливо ждали, «притихшие, с мрачными и восторженными лицами». Толпа опустилась на колени «как один», «в немом обожании»[870]. Николай осенил себя крестом и подвел вперед Александру, чтобы поприветствовать их, после чего они оба отступили внутрь. Но толпа не хотела отпускать их: «Каждый раз, когда государи покидали балкон, люди требовали их повторного появления громкими криками «ура!» и пением «Боже, царя храни»[871].