На пленке было множество склеек — явно убирали все, что не имело отношения к Елене. Внезапно после одной из таких купюр она появляется на шикарном ковре, прижимая к себе змею размером с хорошего питона. Женщина нежно ласкает ее, целует, позволяет скользить по своему телу, между грудей, вниз — между ног. (Как Каслу удалось уговорить актрису на такие съемки?) Елену окружают несколько мужчин, плотоядно смотрящих на нее. В их выпученных глазах — похоть. Елена дразнит их, предлагая свое тело, а потом отпугивает, угрожая змеей. Наконец она отбрасывает мерзкую тварь в сторону, и мужчины приближаются к ней. Крупный план: мы видим, как к ней тянутся несколько рук. Елена исчезает под массой тел, а камера пьяновато покачивается.

Фрагмент, длительностью около семи минут, резко обрывался, а за ним шли несколько секунд зарядного конца ленты. Потом так же резко начиналась вторая, лучшая копия того же материала. Сен-Сир пояснил, что это часть той же самой приобретенной им катушки; на этот раз мы должны внимательно смотреть концовку. Там обнаружился необыкновенный эффект, вырезанный из первой копии. Здесь в финале обнаженная и извивающаяся Елена оказывается в ореоле мерцающего света. Ее изображение начинает вращаться, описывает полный круг, еще и еще, и наконец превращается в вихрь, который растворяется в темноте. В самый решительный момент камера отступает назад, и мы понимаем, что видим отражение Елены в водянистом глазном яблоке. Камера продолжает двигаться назад, глаз занимает свое место на лице, которое гротескно искажено похотью. Это один из зрителей Елены. Лицо вульгарное и глупое, рот приоткрыт, на губе поблескивает капелька слюны, срывается и падает. Внезапно вперед выплывает изображение Елены и обвивает его лицо, в конце концов пропадающее в темном треугольнике ее лобковых волос, который, в свою очередь, начинает медленно вращаться, потом ускоряется, заполняя экран вихрящейся тьмой. Я сразу же узнал этот эффект — такой же вихрь Касл использовал в финале «Теней над Синг-Сингом», правда, там это было сделано грубее, но действовало так же сильно.

Несмотря на краткость фрагмента, становилось ясно, почему «Симон волхв» был объявлен непристойным и запрещен. Даже по сравнительно мягким цензурным стандартам середины двадцатых виденные нами сцены были вызывающе скандальными. И, как заметил Сен-Сир, когда финальный эпизод был восстановлен, сексуальность фильма приобрела крайне отталкивающий характер. «Тошнотворный» — такое слово употребил Сен-Сир. У меня в памяти вспыхнуло еще одно: нечистый.

В комнате, словно в храме, воцарилась тишина, когда Сен-Сир начал свой анализ фильма. Его наблюдения, подаваемые напористо и остроумно, заполнили оставшиеся четыре часа этого вечера — интеллектуальное остроумие, кажется не ставшее неожиданностью для его последователей. Начал он с нескольких сделанных как бы вскользь замечаний о следах сложнейших приемов, видных даже в этих разрозненных фрагментах: высокая подвижность камеры, плавные монтажные переходы, интенсивное применение латенсификации{239}.

— На самом поверхностном уровне в работе Касла видно мастерство, намного превышающее все достижения других режиссеров этого раннего периода, не исключая и Гриффита, Мурнау, Ланга. Кроме этого, не забывайте, что мы имеем дело с фильмами дарования, которому едва перевалило за двадцать. — Казалось, однако, что говорить обо всем этом не имеет смысла.

Сен-Сир не проявлял особого интереса к подспудным эффектам фильма. Он остановился на них только ради меня. Делал он это насмешливо-извиняющимся тоном, словно попусту тратил время собравшихся.

— Эти маленькие трюки, кажется, представляют интерес для нашего американского гостя, — пояснил он.

Сен-Сир небрежно отмотал назад пленку — последние несколько минут финальной сцены: тело Елены вращается, вращается. Он замедлил прокрутку и увеличил яркость, а потом на линзу проектора надел какую-то насадку. Он сказал, что это его собственное изобретение — усиливающий фильтр для изображения низкой насыщенности. Сердце у меня екнуло. Боже мой! Это же был саллиранд. Или его аналог. С той разницей, что Сен-Сир не подносил его к глазу, а закреплял на проекторе. Но этот прибор выполнял ту же функцию, что и устройство Зипа Липски. Когда фильтр был установлен, тело Елены мгновенно дематериализовалось, потерялось в волнообразном рисунке тонких линий. Приобрело очертания второе наложенное изображение. Я ничего не мог разобрать, но испытал отвращение — такое же чувство испытываешь, когда в нос тебе ударяет дурной запах.

— А теперь смотрите внимательнее, — распорядился Сен-Сир, — Наклоните головы вот так — влево. — Я наклонил. Линии и тени стали принимать какие-то неясные очертания. Я смог разобрать лицо, почти перевернутое. Оно было похоже на маску — какое-то ненастоящее и в то же время до странности пугающее. Лицо экзотического тотема, может быть африканского или индейского. Суровое и мрачное божество. Лицо двигалось с угрюмым воодушевлением, заполняло экран; наконец оно заняло такое положение, при котором пышные груди Елены стали его глазами, а треугольник ее лобка — его ртом. По мере того как она вращалась, с ней поворачивалось и лицо, перевернувшееся в конце концов на сто восемьдесят градусов. Соски Елены вращались в глубоких глазницах этого лица, отчего оно таращилось с каким-то безумным выражением и становилось еще более угрожающим, — Смотрите внимательно, — еще раз сказал нам Сен-Сир. С краев экрана началось какое-то неотчетливое движение, сходящееся на лоне Елены. Сен-Сир остановил проектор и увеличил картинку. И тогда я увидел призрачное скопление крохотных рисунков, мужских фигурок, ковыляющих к лобковому треугольнику в центре экрана. Сен-Сир включил покадровую лентопротяжку; рот угрюмого лица, расположившийся за затененным лобковым треугольником Елены, механически открывался и закрывался, открывался и закрывался. Крохотные фигурки, приплясывая и подпрыгивая, пропадали в ее вагинальном отверстии. Появились зубы. С губ стала сочиться струйка крови, а потом начала закручиваться спиралью по экрану. В последние несколько секунд глянец на теле Елены обернулся водянистой пленкой, а наложенные сверху рот и вагина стали превращаться в сердцевину черного смерча, засосавшего в себя тускнеющий свет. С помощью сен-сировского фильтра я смог различить множество разнообразных форм (человеческих тел), сыплющихся в ускоряющийся водоворот, — беспомощные, они падали, исчерпывались, исчезали. Когда наконец всякое изображение пропало, я почувствовал, что меня охватила тоска, нет, отчаяние, почти не оставившее мне слов. Глубоко внутри меня что-то продолжало падать, забирая с собой весь мой свет, все мои жизненные силы. Неужели и другие чувствовали то же самое? Я почувствовал, как мрак вокруг меня сгущается, и попытался стряхнуть с себя это наваждение.

— Как же это сделано? — спросил я.

— Серый свет, — ответил Сен-Сир так, словно я должен был знать этот термин. Потом он снизошел до объяснения. — Лицо — это, конечно, анимация, и довольно грубая. Мельес{240} сделал бы не хуже. Оно проецируется с низкой яркостью на полотно — мы это называем серым светом, он практически за порогом чувственного восприятия. Камера снимает через полотно, и лицо таким образом накладывается на сцену.