что искал новых шабашников вместо уволенных и занимался собственными делами – Аглая про него все знала… В тот день она заехала за мной в дом Пяткина на велосипеде, я забрал бутылки шампанского.

– Твоих отпечатков на бутылках не нашли, – напомнил Гектор.

– Потому что Аглая дала мне бутылки в сумке полиэтиленовой, – Зарецкий не поднимал свой взор. – Я сел на багажник велика, обхватил руками пакет, и мы поехали в Пузановку.

– Вдвоем с Аглаей? Во сколько?

– В шесть вечера. Мы ждали Полину, та наводила красоту в салоне, она постоянно там торчала. Она приехала в Пузановку на велосипеде около семи. Но не из салона, сказала, что еще домой смоталась переодеться и «пожрать перед ночным концертом». Мы устроились втроем на террасе. Аглая начала доставать бутылки шампанского – «сюрприз, сеструха»… Две достала, а из третьей вдруг вылетела пробка и часть шампанского с пеной вылилась прямо в сумку. Аглая отдала ее в пакете Полине – мол, пей скорей, а то все выльется…

«Та самая бутылка, на которой не нашли отпечатков сестер, а лишь отпечатки Воскресенского, покупавшего шампанское, – пронеслось в голове у Кати. – Бутылка оставалась в сумке, отпечатки Аглаи и Полины были на ней, а она сгорела… пластик…»

– Мне они пить не давали, – продолжал Зарецкий. – Полина из жадности, она обожала шампань. Выдула всю бутылку из горла сразу… Аглая заявила мне: «Ты еще маленький, Женечка, а то скажут, что мы тебя, сироту, калеку детдомовского, спаиваем, совращаем». Они ржали надо мной вместе, вдвоем. Вроде помирились… Аглая тоже выпила шампанского, и оно ей в голову ударило. Она на выпивку – я и раньше замечал на арт-фестивале – плохо реагировала, контроль теряла. Они пили и балаболили – и правда вроде как сестры друг с другом, как близкие люди, обсуждали будущее. Полина пьяно извинялась за подлог с голосом на пленке, клялась, что не оставит сестру, поможет во всем, если только устроится в Москве. Она выпила гораздо больше Аглаи за разговором – прямо из горла сосала шампань, две бутылки. Аглая тоже пила из горла, там ведь все было пыльное, грязное, на той заброшенной террасе, где много лет никто не жил. И в какой-то момент Полина так сильно опьянела, что отключилась. «Помоги мне ее связать, – шепнула мне Аглая. – Ну, сейчас будет потеха, повеселимся, Женечка!» Она и веревку приготовила и с собой прихватила! И мы вместе с ней примотали веревкой Полину к креслу садовому из пластика… А затем…

Зарецкий сделал уже знакомый Кате жест – закрыл лицо ладонями. Словно спрятался.

– Аглая наотмашь ударила связанную сестру по лицу: «Гадина! Рвань! Будешь меня век помнить за свой обман!» – Он выкрикнул это вновь тем самым фальцетом, высоким, визгливым, полудетским – то ли передразнивая Аглаю, то ли снова погружаясь в пучину собственной истерии. – Полина очнулась. Аглая начала ее бить без всякой пощады – кулаками по лицу, по туловищу – в грудь, в живот… Полина закричала и начала рваться из пут. Вопила пьяно: «Что ты делаешь, тварь?» И матом… Орала: «Ты сама обманщица, под беременную косила, да кто на тебя позарится, кому ты нужна, страшилище? Думаешь, голос твой всех заворожит? Да мужикам на шоу сиськи нужны и жопа, как у меня, а голос свой засунь себе в задницу!» И снова матом на Аглаю… Оскорбляла ее. И та в бешенстве…

– Что сделала Аглая? – спросил Гектор.

– Схватила топор, он валялся у двери. Она с размаху ударила Полину топором прямо в лицо. – Зарецкий отнял ладони и глянул на них. – Она разрубила ей лицо почти надвое… Столько крови… Фонтан… Полина рванулась со стула в агонии, задела головой цепочку от часов – ходиков на стене… желтые обои в цветочек… Стул опрокинулся, и она рухнула на пол вместе с ним. Умерла с топором в черепе… А я… я… я…

Он начал плакать – жалобно, как ребенок, и страшно, как мужчина, давясь слезами, хрипом…

– На меня попала ее кровь во время удара – на рубашку, лицо… Я вытер лицо и увидел, что у меня руки в крови… Аглая смотрела на меня. Я до конца дней не забуду ее взгляд. «Что ты наделала? – спросил я. – Ты ее убила». А она все пялилась на меня, а затем… Она мне улыбнулась. «Нет, Женчик, нет, дорогуша, – произнесла она. – Это не я. Это ты ее убил. На тебе ее кровь. Посмотри на свои руки, пацан… Я всем, всем скажу, что это ты… Что на тебя накатило внезапно, вспомнил плен из детства в Чечне, как убивали пленных солдат на твоих глазах, про которых ты мне столько рассказывал… Объявлю, что ты полный псих. Больной на голову. Эй! Кто-нибудь! На помощь! Он ее зарубил топором! – Она рванулась мимо меня к двери, хотела выскочить на улицу и все орала благим матом. – Он убил Полину! Мою сестру! Он псих!» И я… я понял, что она меня предала. Подставила. Использовала. И я не смогу оправдаться. Потому что весь в крови Полины, а она нет… Я испытал такую ярость, ненависть к ней в тот миг… Поднял с пола кочергу и ударил ее по голове в висок.

Пауза. Капли с мокрой листвы – кап… кап… Шумное хриплое дыхание Зарецкого…

– Я схватил керосиновую лампу. Мы ее зажгли в сумерках на посиделках. – Голос Зарецкого дрожал. – Швырнул на тело Аглаи. Я хотел ее уничтожить, испепелить за предательство и обман. Керосин выплеснулся, все вспыхнуло разом. Я забрал кочергу – ведь я же до нее дотрагивался… И выскочил из горящего дома. Я спешил к старому колодцу, мы его видели, когда приезжали в Пузановку, я хромал на протезе – мне надо было как можно скорее смыть с себя кровь и бросить в колодец на дно кочергу. Чтобы никто ее никогда не нашел. Я начал крутить ворот, набирая ржавое ведро воды. Я выбивался из сил – огонь могли заметить, хоть деревня была безлюдной, но по дороге ездили постоянно. И тут колодец обрушился. И я упал вниз.

– Тебя оглушило бревном? – спросила Катя. Она наконец-то собралась с духом, чтобы задать ему вопрос.

– Нет. Ничего меня не брало, никакие бревна, хотя в тот момент я подумал, что умер или умираю… Да я и желал смерти. – Тромбонист Зарецкий глянул на нее. – Но я не сдох в колодце. И сейчас с тобой мы там не сдохли. Что за сила меня бережет?

Катя не знала, что ему отвечать. Выдерживать его взгляд было невыносимо.

– Я бухнулся