Ощущение потери управляемости было чрезвычайно важной темой, которой он не просто так посвятил два чуть ли не лучших своих романа. По выражению чрезвычайно уважаемого Прохановым С. Кургиняна, «перестройка началась с воплей по поводу научно-технического прогресса, советского отставания, потери управляемости и эффективности… Рядом… были вброшены мифы об административно-командной системе, царстве Оруэлла, о „совке“ и шариковщине, то есть была осуществлена работа на взрыв и снос советской цивилизации. Эту цивилизацию буквально бомбардировали сверху подобными ядерными лингвистическими бомбами».

Среди тех, кто оказался под этими бомбами, были популярны различные «теории спасения». В сущности, такой теорией была горбачевско-яковлевская перестройка; но существовали и другие, в частности система управления «Компас», изобретенная неким В. Г. Водяновым. С этим человеком Проханова в 1988 году познакомили «никаноровцы», и именно он стал героем сразу двух романов Александра Андреевича — Николаем Фотиевым. Однажды Солнцев привел Проханова в гости к Водянову, «который тогда жил в общежитии Оргэнергостроя, известном своей антисанитарией». Разговор продолжался полтора часа и произвел на Проханова большое впечатление. Уходя, Проханов сказал: «Это — человек-роман, тор вращающегося сюжета».

По просьбе Проханова Водянов не раз возил его в Удомлю, на строительство Калининской АЭС, и познакомил его с другими идеологами, например с П. Григорьевым. Проханова потрясает масштаб строительства, а главное, точность его организации системой «Компас». Эта панацея страшно его заинтересовала. Смыслом системы — так, по крайней мере, он понял, особенно входить в подробности ему было некогда — была демократизация управления: не сверху вниз, а наоборот, весь персонал участвует в менеджменте, превращение предприятия в фаланстер. Скользкий момент состоял в том, что артель оставалась неакционированной, государственной, у работников не было ни акций, ни личной заинтересованности в успешности предприятия. «Светлое будущее как результат твоего поступка, — объяснял ему свою теорию Водянов, — наступает не когда-нибудь, а немедленно вслед за поступком. Поскольку это происходит с каждым членом организации и каждый видит, что это происходит со всеми, возникает непередаваемое ощущение мощи нас всех, которое нельзя заменить никакими зарплатами и никакими талантами отдельных лиц. Технически эта идея осуществляется с помощью одной формы личного документа на одной странице — „организационного паспорта“ и „экрана“ — листка чертежной бумаги, отображающей состояние отношений нас всех».

«Я страшно увлекся его представлениями и еще тем, что эти представления он отрабатывал на строительствах атомных станций. Возник замысел этого романа, я был на сносях, кончил одну работу и искал другую, у меня было огромное пустое пространство. И он мне подсказал эту идею — идею управленческого ренессанса, и объект — атомную станцию. Именно с его подачи я отчасти и уехал, но не в Чернобыль, это слишком далеко было, а в Удомлю, и там работал».

Калининская АЭС, которую в апокалипсических сценариях последних лет то и дело захватывают чеченские террористы и угрожают оттуда пустить радиоактивное облако на Москву, была советским долгостроем, который вымучивали много лет, всю середину 80-х. Здесь было все, что могло вызвать приступ неконтролируемого ужаса у художника с глазом Балабанова — и бурного восторга у певца техносферы: бездонные котлованы, шлакобетонные общежития, исполинские роторы и ржавые краны. А еще здесь была новая важная тема — энергетика, которая выглядела в тот момент страшно перспективной: разрушающаяся страна нуждалась в инъекциях энергии, реальной и метафорической. Отсюда его размышления о романе про энергетику, о том, что Вавилонская башня была не столько религиозным, сколько энергетическим проектом («это была гигантская энергетическая установка»).

«Я попробовал написать роман, где была заложена идея государства. Метафорически она должна была быть выражена в таком авангардном проекте, как атомная станция. С одной стороны, я выстраивал этот роман как сотворение сверкающей, огнедышащей башни, с другой стороны, мой опыт общения с историей, с церковниками говорил мне, что это именно Вавилонская башня».

(«Вавилонская башня — это мегамашина, которая пытается вытеснить из мироздания не-машину, то есть Бога. Это посягновение на Бога через превращение его в инструмент человека».)

Ф. Леже. Конструкторы.

«600 лет», по мнению автора, «это вершина индустриального романа» (индустриальным романом он называет и «Кочующую розу», и «Время полдень», и «Место действия», и «Вечный город»). «Я затевал его не как роман-утопию или антиутопию, а как реалистический роман; но мне хотелось символически изобразить мощный гигантский порыв государства — к накоплению, к одолению, к свершению. И я стал строить эту башню».

Чаще, чем в ЦДЛ, его можно увидеть на стройке, несколько раз он даже подолгу живет в тамошнем общежитии. Он присутствует на планерках, смотрит, как собирают огромные черные массивы металла, фермы, котлы, «как все это продувается ветром, журчит, скрежещет, скрипит, искрит», в очередной раз чувствуя себя наследником Леже, рисовавшего большие картины созидания машин, мостов, супербашен, где «крохотные люди смотрелись в этом всем, как атомы в гигантской матрице». Он наблюдает, как «в грубую жесткую материю внедрялись более тонкие изящные сплавы, как носился сверкающий реактор, драгоценные турбины, которые по своей красоте и величию мне казались античными творениями Праксителя или Поликлета, они были столь же великолепны». «Это была античность XX века, я обожествлял эти механизмы… Потом, когда все это собиралось вместе и загорались урановые стержни, вспыхивали электрические глаза и испанские очи, все это мчалось из гигантского короба по электрическим проводам в бесконечность, а в Сибири зажигались целые города и пространства — вот это меня вдохновляло. Но я чувствовал — конечно же, станция созидалась не на пустом месте, она лежала на капищах, на ушедших под воду деревнях; в это время уже был Распутин со своей Матерой».

«Я учитывал эти (деревенщицкие) настроения и был не чужд им, я сам был лубяным человеком, ходил по этим гатям и понимал, что при всем технократизме странно, если я не замечу другого, противоположного космоса, который никогда не покидал. Так во мне возникла щемящая интонация обреченности этого строительства, и я, после того как начал роман, задумал аварию на станции. Она должна была удлинить роман, усложнить его, но она была необходима, потому что от метафоры Вавилонской башни некуда было уйти, и не зря всю советскую техносферу церковники всегда называли сотворением Вавилона. И едва я задумал эту аварию, еще даже не приступил к реализации, как узнал о том, что случилось в Чернобыле».

26 апреля на Чернобыльской АЭС происходит выброс радиоактивных элементов — в 90 раз больше, чем в Хиросиме. Об аварии сообщили только 28 апреля, эвакуация населения началась 2 мая.

— Сначала ведь не говорили никому ничего, скрывали?