— Вот они, преимущества жизни в маленьком городке, — пояснила Лесли, — все друг друга знают, и никого ничем не удивишь.

— По-моему, я им не понравился, — заметил я.

Мы миновали парковку, где холодный ветер трепал снасти лодок, выставленных рядами и обтянутых на зиму брезентом, и вышли на бетонированную часть набережной, с деревянными сарайчиками и открытым бассейном. Лесли снова повела меня в приснопамятное кирпичное строение с фресками, изображавшими неправдоподобно голубое небо и белые песчаные пляжи.

— Сейчас я сниму маску, — предупредила Лесли. — Ты готов?

— Нет, — признался я. — Но пережить попытаюсь.

Лесли нащупала застежку с одной стороны.

— Эти штуковины ужасно неудобные, — пожаловалась она. — У меня есть еще одна, на липучках, но они еще хуже… о, готово.

И, прежде чем я успел нужным образом настроиться, она сняла свою маску.

Все было даже ужаснее, чем я себе представлял. До того, что мой мозг отказывался воспринимать это как человеческое лицо. Подбородок отсутствовал полностью. Под непропорционально толстой нижней губой кожа расходилась множеством неровных клочков, которые в районе горла снова сливались в гладкую и ровную поверхность. Нос представлял собой бесформенную плосковатую шишку, торчащую в центре скопления выпуклых белых шрамов, тянущихся от щеки ко лбу. Меня передернуло. Если бы я не был заранее готов держать себя в руках, то вообще отскочил бы в самый дальний угол сарайчика.

— Ну что, закончил осмотр? — спросила Лесли. — Можно открывать глаза?

Я не помню, что сказал ей.

Она открыла глаза. Они по-прежнему были небесно-голубые. Глаза Лесли, которые я помнил. Я изо всех сил старался смотреть только на них.

— Ну, что скажешь?

— Видал и пострашнее, — ответил я.

— Врешь, — фыркнула она. — Это кого же?

— Твоего папу, — отшутился я.

Шутка вышла неудачная, но я старался, и она это оценила.

— Как думаешь, получится у тебя к этому привыкнуть?

— К чему? — не понял я.

— К моему лицу.

— Слишком уж много ты говоришь о своем лице, — проворчал я. — Нельзя быть такой эгоисткой. Надо же иногда думать и о других, не только о себе любимой.

— И о ком же мне думать?

Когда она говорила и клочки кожи под нижней губой шевелились, это выглядело особенно отвратительно.

— Ну, например, обо мне, — сказал я. — А я, между прочим, ушиб палец на ноге о бордюр, когда ты тащила меня через эту лодочную парковку.

— Неужели?

— Представь себе, больно — жуть. Наверняка палец уже распух. Хочешь глянуть?

— Не хочу я смотреть на твой палец.

— Точно?

— Абсолютно, — буркнула она и принялась надевать свою маску.

— Если не хочешь, не надевай, — сказал я.

— Не люблю, когда дети при виде меня разбегаются с визгом, — сказала Лесли.

Я изо всех сил постарался не выдать, насколько мне полегчало, когда ее лицо снова спряталось под маской.

— А еще операции тебе будут делать? — спросил я.

— Возможно, — ответила она. — А теперь я хочу показать тебе кое-что еще.

— Валяй, — сказал я, — и что же?..

Она вытянула вперед руку ладонью кверху. И над ней поднялся световой шар, мерцающий изнутри великолепными радужными переливами. Лично мне такие красивые никогда не удавались.

— С ума сойти можно, — выдохнул я. — Ты владеешь магией.

Кен Джонсон по прозвищу Змеиные Кольца действительно погиб 8 марта 1941 года во время выступления в «Парижском кафе». Свидетели единогласно утверждают, что в момент гибели он исполнял «Oh Johnny», но я взял на себя смелость изменить эту деталь, поскольку, честно сказать, «Body and Soul» — «Тело и Душа» — просто лучше подходят для названия главы.

Спасибо всем, кто упомянут в предыдущей книге, а также сотрудникам Лондонского архива и Саре, которая привела меня в «Граучо».