Я хотел бы только, чтобы для нас нашлось что-нибудь успокаивающее, способное утешить, так чтобы мы перестали чувствовать себя виновными или несчастными и смогли бы идти вперед, не теряясь в одиночестве или в пустоте, не испытывая страха при каждом шаге, не прикидывая лихорадочно, сколько зла мы можем невольно причинить другим.

Чудак Джотто – в его биографии сказано, что он вечно страдал и вечно был полон рвения и идей. Я хотел бы обрести эту уверенность, которая делает человека счастливым, радостным и бодрым во всех обстоятельствах. Этого скорее можно достичь в деревне или небольшом городке, чем в парижском пекле.

Не буду удивлен, если тебе понравятся звездная ночь и вспаханные поля, – они спокойнее других картин. Если бы работа всегда шла так, как сейчас, я меньше тревожился бы о деньгах: людям легче было бы воспринять это, будь техника более гармоничной. Но этот проклятый мистраль сильно мешает наносить мазки, которые хорошо сочетаются и сплетаются друг с другом, порождая то же чувство, что и эмоционально сыгранная музыка.

При этой спокойной погоде я делаю что хочу и трачу меньше сил на бесплодную борьбу.

Пришла посылка от Танги; очень тебе благодарен, так как надеюсь теперь кое-что сделать осенью для будущей выставки. Самое спешное сейчас – это 5 или даже 10 метров холста. Я напишу тебе еще раз и пошлю письмо Гогена вместе с ответом. То, что ты говоришь о Морене, очень любопытно: его рисунки по 40 франков – это, конечно, недорого. Я все больше и больше убеждаюсь, что мы должны думать так: вести настоящую, справедливую торговлю картинами – значит сообразовываться со своим вкусом, со своим образованием, глядя на мастеров, своей верой, в конце концов. Написать хорошую картину, я уверен, не легче, чем найти алмаз или жемчужину: это требует усилий, и ты рискуешь жизнью, будь ты торговец или художник. А когда есть хорошие камни, нужно перестать сомневаться в себе и смело удерживать цены на должном уровне.

Пока, однако, выжидаем… Тем не менее эта мысль побуждает меня работать, тогда как обычно я страдаю от необходимости тратить деньги. Но посреди страданий мне пришла эта мысль о жемчужине, и не удивлюсь, если она доставит облегчение и тебе в часы уныния. Хороших картин так же мало, как алмазов.

А в торговле хорошими камнями нет ничего бесчестного. Можно верить в себя, если то, что ты продаешь, – хорошая вещь. Люди любят стекляшки и вольны любить их сколько угодно, и раз они интересуются стекляшками, что ж, нужно запастись ими.

Но этого недостаточно, чтобы чувствовать себя самим собой. С хорошими картинами, однако, можно чувствовать себя самим собой и проявлять твердость: это большая ошибка – считать, что таких картин сколько угодно. Возможно, я выражаюсь неуклюже, но я много размышлял в эти дни и успокоился насчет дела с Гогеном.

Все картины Гогена – это хорошие камни, будем же смело продавать Гогена.

Миллье посылает тебе горячий привет; у меня теперь есть его портрет в красном кепи на изумрудном фоне, на заднем плане – эмблема его полка, полумесяц и пятиконечная звезда.

Жму руку, до скорого и большое спасибо; надеюсь, твои боли скоро закончатся. Был ли ты у врача еще раз? Береги себя, ведь физическая боль так досаждает.

695. Br. 1990: 699, CL: 553a. Полю Гогену. Арль, среда, 3 октября 1888

Дорогой Гоген,

этим утром я получил Ваше превосходное письмо, которое немедленно отправил брату; Ваше понимание импрессионизма в целом, символом которого является Ваш портрет, просто поразительно. Мне так не терпится увидеть его – хотя я заранее уверен, что сочту эту работу слишком значительной, чтобы получить ее по обмену.

Но если Вы пожелаете оставить ее для нас, мой брат купит ее, о чем я сразу же его попросил, при первом же случае, если хотите; будем надеяться, что он представится скоро.

Ибо мы вновь постараемся приблизить возможность Вашего приезда.

Должен сказать Вам, что даже во время работы я не перестаю думать об этой затее – создать мастерскую, где мы с Вами были бы постоянными обитателями, но охотно давали бы кров и убежище всем приятелям, когда те окажутся загнаны в угол в неравной борьбе. После Вашего отъезда из Парижа мы с братом еще некоторое время оставались там вместе, и эта пора всегда будет для меня незабываемой. К беседам присоединились новые участники – Гийомен, Писсарро, отец и сын, Сёра, с которым я не был знаком (я зашел в его мастерскую буквально за несколько часов до своего отъезда). Эти беседы часто касались того, что мы с братом принимали близко к сердцу, – мер для обеспечения материальной независимости художников и снабжения их средствами для работы (краски, холсты), а также для сохранения за ними доли в цене, по которой ныне продаются их картины, давно переставшие быть собственностью художников.

Когда Вы приедете, мы вернемся ко всем этим беседам.

Как бы то ни было, покидая Париж – крайне, крайне расстроенным, весьма нездоровым и почти алкоголиком, так как хватил через край, когда силы уже покидали меня, – я замкнулся в себе и еще не смел ни на что надеяться.

Сейчас, как я вижу, на горизонте смутно вырисовывается надежда, та мерцающая надежда, что порой утешала меня в моей одинокой жизни.

Теперь я хотел бы, чтобы Вы в значительной степени разделили мое мнение о том, что мы с относительным успехом создадим нечто долговечное.

Когда мы поговорим об этих удивительных днях за беседами в бедно обставленных мастерских и кафе Малого бульвара, Вы в целом поймете нашу идею – мою и моего брата, – так и не воплощенную в том, что касается создания общества.

Тем не менее Вы оцените ее силу: все, что станут делать для исправления ужасного положения, сложившегося в последние годы, будет или совпадать с тем, что предложили мы, или походить на это: настолько прочную основу мы заложили. И когда Вы услышите все объяснение целиком, то поймете, что мы пошли намного дальше плана, о котором сообщили Вам. Идти дальше – это наш долг как торговцев картинами: возможно, Вам известно, что и я несколько лет занимался этой торговлей и не пренебрегаю ремеслом, которым зарабатывал на хлеб.

Достаточно сказать, что я не верю, будто, внешне отгораживаясь от Парижа, Вы перестаете ощущать свою прямую связь с Парижем.

В эти дни я работаю лихорадочно и сейчас сражаюсь с пейзажем – голубое небо над бескрайним виноградником, зелено-пурпурно-желтым, с черными и оранжевыми побегами лозы.

Еще больше оживляют его фигурки дам с красными зонтиками и фигурки сборщиков винограда с тележками.

Передний план – цвета серого песка. Это вновь квадратный холст 30-го размера, предназначенный для украшения дома.

У меня есть автопортрет совершенно пепельного цвета, пепельного, полученного смешением поль-веронеза со свинцовым суриком, фон – бледный поль-веронез, гладкий, я в коричнево-красном, но, желая подчеркнуть свою индивидуальность, я стремился выглядеть как бонза, простой служитель вечного Будды. Он стоил мне больших трудов, но его придется полностью переделать, если я хочу выразить все это. Мне также необходимо и дальше лечиться от обычного отупения, вызванного нашим так называемым цивилизованным состоянием, чтобы заполучить более совершенную модель для более совершенной картины.