Его запас уклончивых слов вдруг иссяк.

— Ох, Элис, — вздохнул он и снова приобнял ее за узкие плечи. — Нет. Гест тебя не любит. Он женился на тебе по расчету. Гесту нужна была жена, чтобы остепениться и обеспечить себе наследника. Его родители настаивали, чтобы он вел себя, как подобает порядочному сыну торговца. И благодаря тебе он мог соответствовать образу, не меняя прежних привычек. Прости меня. Он тебя не любит. И никогда не любил.

Седрик ожидал, что Элис снова разразится рыданиями. Он был готов утешать ее, как только сумеет. Но никак не думал, что она вдруг выпрямится и расправит плечи. Она тяжело вздохнула, но на глазах не выступило ни слезинки.

— Что ж, — пару раз шмыгнув носом, ровным тоном заключила она. — Значит, вот оно как. Как я и ожидала. Наверное, этого я и заслуживаю. Я заключила с ним сделку. И не устаю себе об этом напоминать. Может, теперь, услышав подтверждение из твоих уст, я поверю в это всем сердцем. И тогда решу, что мне с этим делать дальше.

Это звучало опасно.

— Элис, дорогая, вряд ли ты можешь что-нибудь предпринять. Только извлечь из своего положения наибольшую пользу. Вернись домой. Веди респектабельную жизнь. Продолжай свои занятия, добавь к своим записям все, что узнала в этом походе. Заведи ребенка или даже нескольких. Они будут любить тебя, как ты того и заслуживаешь.

— А я со всей любовью обреку их на такого отца, как Гест?

На это Седрик не нашелся с ответом. Он попытался представить Геста в роли отца — и не смог. Дети и едкий юмор не сочетаются друг с другом. Изящество и вопящие младенцы? Надменная усмешка и пятилетка, дарящий папочке цветок? Седрика передернуло от одной мысли. Элис права, медленно признал он. Может, Гест и хочет ребенка, и нуждается в нем для продолжения рода. Но Геста в роли отца не нужно ни одному ребенку. И ни один ребенок такого не заслуживает.

Элис смахнула с покрасневших щек слезы.

— Что ж. Я не вижу выхода из своего затруднительного положения. Я обещала быть ему женой, делить с ним ложе, родить ему ребенка, если смогу. Я дала слово. Да, это была скверная сделка, но что мне делать? Подняться вверх по реке и исчезнуть навсегда?

В ее вопросе угадывалась едва ли не надежда, как будто Седрик мог одобрить подобную дикую фантазию.

— Это невозможно! — невольно вырвалось у него.

Элис ведь не могла знать, что он отвечает и на собственный вопрос. Седрик хотел сбежать почти так же сильно, как и она. Но в Дождевых чащобах им не место. Как бы непросто им ни жилось дома, здесь они чужие. Пусть он часто говорил себе, что не может вернуться, Седрик отчетливо сознавал, что не может и остаться здесь.

Элис понурилась, глядя в пол, почти как если бы потеряла там что-то. Когда она снова подняла на него взгляд, на ее обветренных щеках полыхал темный румянец.

— Я заходила к тебе в каюту, пока тебя не было. Когда задумывалась о том, что ты мог утонуть и мы никогда больше не увидимся. Мне было так стыдно, что я плохо о тебе заботилась. Я представляла себе сотни жутких вещей, которые могли с тобой случиться, как ты погиб или лежишь где-нибудь раненый, страдающий и одинокий.

Ее взгляд блуждал по лицу Седрика, задерживаясь на синяках.

— Так что я прибралась у тебя и постирала одежду, решив, что если ты вернешься, то поймешь, как я переживала. И вот, когда я перестилала постель и… что это?

Седрик страшился того, что собиралась сказать ему Элис. Она явно нашла потайное отделение и пузырьки с кровью и чешуей. Но его застало врасплох потрясение на ее лице. Она придвинулась ближе, подняла руку. Седрик отпрянул, но она все равно коснулась его щеки. Ее пальцы скользнули по скуле, проследили линию нижней челюсти. Элис никогда еще не трогала его так и тем более не смотрела на него с таким ужасом.

— Смилуйся над нами, Са! — тихо ахнула она. — Седрик. На тебе растет чешуя.

— Нет! — яростно возмутился он.

Отдернулся прочь от ее пальцев и сам потрогал лицо. Что он нащупал? Что это?

— Нет, это просто обветренная кожа, Элис. Речная вода обожгла ее, а потом я долго пробыл под открытым небом… Это не чешуя! Я же не житель чащоб, с чего бы мне зарастать чешуей? Не говори глупостей, Элис! Не валяй дурака!

Элис молча смотрела на него, и на ее лице отражалась смесь ужаса и жалости. Седрик резко поднялся с постели, подошел к шкафу, достал зеркальце, перед которым брился. Он так и не побрился, вернувшись на баркас, вот ей и померещилось. Седрик внимательно посмотрел в зеркало, поднеся свечу поближе, и снова ощупал челюсть. Кожа на этом месте загрубела. Просто обветрилась.

— Мне стоит побриться. Вот и все. Ну, ты меня и напугала, Элис! Что за ерунда. Сейчас я слишком устал, но утром побреюсь и смягчу кожу лосьоном. Вот увидишь. Чешуя. Скажешь тоже!

Элис все так же смотрела на него. Седрик встретился с ней взглядом, приглашая поспорить. Она поджала губы и даже прикусила, но затем покачала головой.

— Я страшно устал, Элис. Уверен, ты понимаешь.

«Просто уйди. Пожалуйста».

Ему хотелось внимательнее рассмотреть лицо, но только не у нее на глазах.

— Я знаю, что ты устал. Прости. Что ж, я уже поговорила обо всем, кроме того, что меня сюда привело. И я не знаю, как лучше к этому подобраться, если не прямо. Седрик. Перед тем, как мы покинули Удачный, когда мы еще только готовились к поездке… Гест не передавал для меня никакого подарка? Что-нибудь на память? Может быть, что-то, что ты должен был отдать мне во время пути?

Седрик уставился на Элис, искренне сбитый с толку. Подарок ей на память от Геста? Да что ей взбрело в голову? Гест не из тех, кто дарит кому-то сувениры, а тем более — людям, которые так недавно и всерьез его рассердили. Седрик не произнес этого вслух. Он лишь покачал головой, сначала легонько, а затем, когда она сощурилась, с подозрением глядя на него, уже решительней.

— Нет, Элис, — добавил он. — Он ничего через меня не передавал. Клянусь.

— Седрик, — настаивала она, тоном умоляя его отбросить притворство. — Может быть, он велел тебе не говорить мне или не отдавать это до тех пор, пока я, даже не знаю… пока я не оправдаю каких-то его надежд или… не знаю. Седрик, будь со мной откровенен. Я знаю о медальоне. Я нашла его, когда заправляла постель. Медальон с портретом Геста внутри. Медальон, на котором написано: «Навсегда».

При первом же упоминании о медальоне сердце Седрика запнулось, а затем бешено заколотилось. У него закружилась голова, перед глазами замелькали черные пятна. Медальон. Как он мог так сглупить, оставив его там, где его мог увидеть кто угодно? Заказав портрет, Седрик пообещал себе всегда носить его на себе, чтобы тот каждый миг напоминал ему о человеке, который так сильно изменил его жизнь. Навсегда. Это слово он выгравировал на крышке медальона. Маленького золотого медальона, за который заплатил из собственного кармана. Подарок ко дню рождения, который он сделал себе сам. Какой глупый, бессмысленный, до смешного уместный поступок!