из палаты, а теперь она и через час ничего не говорила при виде тесно придвинувшихся друг к другу головок двух девочек-шептуний. Однажды Жанетта попалась на глаза даже известному профессору, который обходил палаты с целой свитой ассистентов. Кровать в левом углу профессор оставил, видно, напоследок. Он то и дело поглядывал на замиравшую в тягостном смущении Жанетту с такой суровостью, словно намеревался проглотить сжавшуюся в комочек девочку.

И вот он, присев на край кровати, тремя пальцами обхватил запястье Эстер.

— Так это ты и есть маленькая француженка? — спросил он Жанетту.

— Да, но…

— Тихо! — сказал профессор и посмотрел на часы.

Сестра энергично замахала руками, доктора в белых халатах перешептывались за спиной профессора.

Он отвел глаза от циферблата часов и, все еще не выпуская маленькую детскую руку, взглянул на Жанетту:

— А ну-ка, скажи мне, девочка, кто это позволил тебе вертеться здесь каждый день?

Эстер испуганно заговорила:

— Это я! Я попросила ее… Пожалуйста, не говорите так. Она ведь ничего плохого не делает, правда? — Эстер посмотрела на сестру, затем, словно ища поддержки, быстро обежала глазами белые кровати.

— Ну, ваше счастье, что пульс у тебя уже семьдесят два, — сказал профессор. — А не то оттрепал бы я твою подружку за вихры… Как зовут-то тебя, цыганенок?

— Анна Рошта. А раньше я была Жанетта Роста.

— Как же ты из Жанетты вдруг в Анну превратилась?

Жанетта наконец переступила с ноги на ногу и, осмелев, ответила:

— Да вот так. В школе меня так назвали. А по-вашему, Аннушка красивее, чем Янка?

— Гм… об этом следует подумать. Ну, а об Иоганне что ты скажешь? — И он повторил раздельно и медленно: — Ио-ган-на.

— Но почему мне нельзя оставаться Анной? Это же не обман какой-нибудь, правда? Я ведь… меня будут принимать в пионеры, и тогда имя говорить нужно…

— Не думаю, что это наказуемое преступление, если ты назовешься Анной.

За спиной профессора послышался приглушенный смех и движение. Молодые врачи подошли ближе, плотным кольцом окружив кровать Эстер.

— Когда же тебя принимать будут?

— Четвертого апреля. Я стихи буду декламировать.

— Какие стихи?

— Конечно, Аттилы Йожефа!

— Гм… значит, ты любишь Аттилу Йожефа? — Профессор встал, наклонился к Жанетте и погладил ее по голове. — Декламируй же хорошенько стихи Йожефа, слышишь, маленькая Анна!

— Вот хорошо бы было, если б Эстер тоже могла присутствовать на этом сборе! Как вы думаете?

— Нечего, нечего меня выспрашивать! Не разрешаю. — Профессор рассмеялся и легонько потянул Жанетту за ухо. — Да ты настоящий дипломат! Ну, au revoir, Анна, до свидания!

— Au revoir! — восторженно выкрикнула девочка, шумно прокатывая букву «р».

Громко смеясь и переговариваясь, профессор и его спутники вышли из палаты. Жанетта облегченно вздохнула. Затянувшийся визит и хорошее настроение профессора были целым событием. Все только и говорили об этом, повторяли отдельные его словечки и доброжелательно смотрели на Жанетту, которая снова опустила голову к самой подушке Эстер.

— Еще неделя, — шептала она. — Завтра на сборе звена мы выберем стихотворение. Как ты думаешь, Эсти, что бы мне прочитать на вечере?

— «Мама», — не раздумывая, ответила девочка.

— «Мама»?

— Не знаешь этого стихотворения?

— Нет, но как только приду домой, прочитаю. У меня есть полное собрание стихотворений Йожефа! — гордо сказала Жанетта и горячо добавила: — Если ты считаешь, что надо выбрать «Маму», так я уж и буду его учить, так и на сборе скажу! Многие девочки хотят тебя навестить… ты рада?

— Еще бы! Но самое главное, что ты придешь, Аннушка. Не знаю даже, что бы я делала без тебя… Если я встану, то будем ходить с тобой по коридору… как хорошо-то будет!

— Конечно… Да, я ведь тебе еще не сказала… в апреле мы всей дружиной будем металлолом собирать. Мне ужас как хочется, чтобы наша дружина вышла на первое место!

— Вот бы и мне с вами…

— Ох ты, глупышка Эстика! — сказала Жанетта голосом Эржи Шоймоши, но тут же преобразилась в Анну Рошта. — Ну что ты говоришь? Это уж на следующий год. Потерпи, Эсти, — ну, пожалуйста, ради меня!

В стакане стояли фиалки и подснежники. Жанетта переменила им воду, затем напоила свежей водой из-под крана и великолепные красные розы Эржи Турай. Таинственным шепотом она спросила девушку:

— Дюла приходил вчера?

— Разумеется, приходил, часов в семь был тут как тут.

— Потому-то мы и не встретились, — кивнула Жанетта и поставила розы на ночной столик.

— Профессор сказал, что через месяц уже можно играть свадьбу.

— Воображаю, как Дюла обрадовался!

— Конечно…

Жанетта простилась с каждой больной по очереди, выслушала поручения и, важничая, повторила:

— Словом, два хороших яблока, зубную пасту для тети Киш и четыре бигуди для Эржики. Завтра все принесу.

Уходя, Жанетта перекинулась несколькими словами с дядей Рово, вечно курившим в коридоре, да и со швейцаром она теперь уже разговаривала запросто. Она шла, и ее провожали улыбающимися взглядами и негромкими замечаниями: «Какая славная девчушка!.. Это подружка Эстики, она бывает здесь каждый день… Профессор назвал ее цыганкой, да она и похожа на цыганку — вон какие черные кудри!..»

Жанетта пришла домой раньше тети Вильмы. Она накрыла в кухне стол на два прибора; потом поставила на слабый огонь еще со вчерашнего вечера приготовленный обед и стала ждать, когда раздадутся знакомые, по-солдатски четкие шаги.

По кухне распространялись вкусные запахи. Жанетта сняла крышки с кастрюлек, жадно вдыхая запах тушеного мяса с гарниром из чечевицы. Вдруг что-то вспомнилось ей. Она бросилась в свою комнату и вернулась на кухню с томиком Йожефа в руках. В алфавитном указателе она нашла букву «М». Вот оно, стихотворение «Мама»! Жанетта тихонько шевелила губами, просматривая стихотворение