— Что это? Разве у нас двое маленьких больных? — улыбаясь, спросила она. — Ну, довольно уж… Эстика, тебе надо отдохнуть.

Прощаясь с дочерью, Вамош спросила:

— Что принести тебе в пятницу?

— Ничего, — ответила девочка. — Мне ничего не нужно. А вот когда буду ходить, хорошо бы халатик, мамочка! Длинный такой, какие все здесь носят.

— Принесу, доченька. Я сошью тебе красивый халатик, с крупными цветами, ладно?

— Да, с крупными, большими цветами…

Эстер подождала, пока мать направилась к выходу, потом закрыла глаза и спросила:

— Когда еще придешь, Аннушка?

— Завтра. Хочешь?

— Да. Ты не бойся, никто и внимания не обратит, иди смело, и все!

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. Спасибо.

Мама Эстики уже вышла на улицу, и Жанетту охватило искушение свернуть в другую сторону: вот сейчас она начнет расспрашивать — и все выяснится… К тому же тетя Вамош и не заметит ее исчезновения, ведь она так глубоко сейчас задумалась…

Но все-таки Жанетта догнала рыжеволосую женщину и пошла к трамвайной остановке вместе с нею. Вамош, не глядя на Жанетту, говорила, словно размышляя вслух:

— Сколько еще намучается наша дочка! Та женщина сказала, что, как только Эстика станет ходить, ее ежедневно будут водить на физиотерапию, и это будет очень-очень больно. Да что делать, надо все вынести, раз уж решилась на операцию. Профессор говорит, что все обойдется хорошо. Но кто знает, что-то будет…

— Не бойтесь, пожалуйста, Эстика быстро поправится. Я знаю! — решительно сказала Жанетта.

— Да? Я, конечно, верю, не в том дело. Здесь, в клинике, она в хороших руках, получает все, что нужно. В старые времена нужны были тысячи, чтобы сделать такую операцию у такого знаменитого профессора.

— А теперь?

— Теперь уход одинаковый за всеми, кто сюда получил путевку. Такой уж теперь порядок.

Мама Эстики сошла на углу улицы Домонкош, Жанетта проехала еще одну остановку. Домой она вернулась в приподнятом настроении и подошла к тете Вильме, ожидая вполне естественного вопроса, где была и почему явилась так поздно. Но тетя Вильма, как и мама Эстер, молча гладила на кухне. Лицо ее тоже блестело от испарины. Не снимая пальто, Жанетта уселась на табуретку и с торжественным и серьезным выражением лица начала свой рассказ. Она рассказывала со всеми подробностями, начиная с того момента, как остановилась на площадке второго этажа перед седьмой квартирой дома № 1 на улице Домонкош. Она описала наружность Эстиной мамы, ее разговорчивость и рассеянность и то, как ехали они в трамвае. Иногда Жанетта вдруг начинала говорить голосом этой рыжеволосой веснушчатой женщины, но тут же испуганно ловила себя на этом и преодолевала соблазн.

— Так что вы, тетя Вильма, не бойтесь за меня, пожалуйста, если я иногда буду приходить домой попозже. Меня ведь не только в приемные дни будут пускать в клинику, но и в любое время, — закончила она свой длинный отчет.

— Кто сказал тебе?

— Кто?.. Эстер.

— Отнеси ей цветы, Аннушка.

…И в самом деле, ее пускали. После уроков Жанетта спешила прямо на площадь Бароша. Сначала швейцар окликал ее, но Жанетта шагала так уверенно, словно ее послали по важному делу. В это время большинство больных спали, другие сидели в коридоре. Больные из обеих палат хирургического отделения уже знали девочку по имени.

— Добрый день, Аннушка! — ласково приветствовали ее.

Жанетте уже было известно, чем болен каждый и как у кого проходит болезнь.

— Больно было на массаже, дядя Рово? — спрашивала Жанетта у худого старичка с рукой на перевязи, постоянно курившего в коридоре трубку.

— Еще бы не больно, прямо адова боль! — отвечал старик и весело подмигивал Жанетте.

Знала Жанетта и то, что скоро снимут перевязку с ноги хорошенькой девушки Эржи Турай. Уже через несколько дней все пятнадцать больных хирургического отделения прониклись к девочке доверием и давали ей мелкие поручения. Она опускала письма в почтовый ящик, покупала лимоны, а для Эржики Турай даже принесла одеколон.

И каждый раз, когда Жанетта входила в большую палату, там в левом ряду с ближайшей к окну кровати к ней устремлялся полный ожидания и радости взгляд.

Черноволосая кудрявая голова почти ложилась на подушку рядом с бледным личиком больной Эстер, и Жанетта начинала рассказывать…

— А ты молчи, больным вредно говорить! — строго наказывала она Эстер. — Тебе нужно поправиться — ты знаешь, почему.

— Знаю, — шептала Эстер. — Но если и не поправлюсь, все равно ты ведь хотела только как лучше…

— Ты выздоровеешь!

Жанетта говорила об этом с такой страстной убежденностью, что Эстер покидали все сомнения. Ну конечно, она поправится! На следующий год будет вместе со всеми играть в волейбол на уроках физкультуры, а летом ходить на водную станцию с Анной Рошта, Эржи Шоймоши и другими!

— Мы в бассейн «Часар» ходить будем, да? — спрашивала Эстер.

— Я не знаю, я еще не бывала в пештских бассейнах, — ответила Жанетта. И, немного подумав, добавила: — Мне сейчас пришло в голову, что я вообще никогда еще не была ни на водных станциях, ни в бассейнах. Мы вместе будем учиться плавать… и всему-всему! Но ты молчи, лучше я сама буду рассказывать тебе.

Жанетта рассказывала, как проходили уроки: кто отвечал и какую получил отметку, на какую тему писали сочинение, какие опыты делали на уроке физики, что нового в Доме пионеров и что делали в воскресенье. Обе смеялись над репликами Аранки Пецели; потом Жанетта рассказывала, какой роман читает Йолан Шурани, и, наконец, сообщила, что совершилось чудо: Бири Новак ответила по истории на четверку, и тетя Марта очень хвалила ее.

В палату входила сестра, давала лекарства то одной, то другой больной; в первые дни она позволяла Жанетте посидеть возле постели Эстер не больше получаса и после этого срока без жалости выставляла ее