В последний момент до меня доходит, что я вновь собираюсь отказаться от намеченного. И ненавижу себя за это.

Я разворачиваюсь и выхожу из больницы.

Мне невыносимо страшно сталкиваться с тем, с чем я должна буду столкнуться, что бы это ни было. Но заставить себя уехать я тоже не могу.

Некоторое время я брожу по ухоженному саду, мимо лужаек с грубой, стойкой к засухе травой, обсаженных слишком яркими сочными цветами.

Как-то само собой я подхожу ко входу в психиатрическое отделение, где лежит Лизи. За свой прошлый приезд мне удавалось пару раз навещать ее. Похоже, что ей тогда стало немного лучше; она упоминала, что хотела бы сходить к Фрейе.

Я поднимаюсь по трем ступенькам, ведущим к двери в отделение, и иду по арктическим коридорам. Робко постучав, я слышу знакомый голос Лизи:

— Войдите.

Когда я вхожу, мимо меня к выходу идет невысокая женщина с черными с проседью волосами. Лизи сидит на стуле у окна. Мы долго обнимаемся. Она бледна, но в остальном выглядит окрепшей. Я сажусь напротив нее и беру ее за руку.

— Лизи, ты выглядишь намного лучше, — говорю я.

Она застенчиво улыбается мне.

— Я должна сказать вам что-то важное, — говорит она. — Во-первых, я понимаю, что то, что я сделала, было глупо. По крайней мере все постоянно мне об этом говорят.

— А сама что ты думаешь об этом? — спрашиваю я.

— Я думаю… у меня такое чувство, будто то, что случилось со мной, произошло для чего-то. Как только я поняла и приняла это, вокруг меня стали происходить всякие забавные вещи.

Несмотря на все мои опасения, возвращение к жизни той, прежней Лизи вызывает у меня улыбку.

— Это не шутка, Анна, — убедительным тоном говорит она. — Мне в конце концов разрешили навестить Фрейю, и пока я была там, она взяла бутылочку и начала сосать. Это было какое-то чудо.

— Фрейя… Так ее не нужно кормить через трубку?!

— Нет-нет, об этом я вам и толкую. Это было первое чудо.

— Лизи, ты в этом уверена? Это очень важно для меня.

— Ну конечно, но это было маленькое чудо. А вот большое чудо в том, что я связалась со своей мамой.

— Правда? — Ее светящееся лицо придало мне уверенности, и я добавила: — А я думала, что у тебя нет матери.

— О Анна, мать есть у каждого. Я думала, что моя ненавидит меня. Но каким-то образом я все-таки смогла позвонить ей. Жизнь ее теперь складывается намного лучше.

Будто нарочно дверь распахивается, и в палату возвращается темноволосая женщина с двумя чашками травяного чая.

— Привет, — говорит она, обнажая в широкой улыбке великолепные калифорнийские зубы. — Я Барби. А вы, должно быть, Анна. Лизи рассказывала мне про вас.

— Моя мама сразу же приехала во Францию, — восторженно говорит Лизи. — Прямо сюда. На самолете. Ради меня.

Я перевожу взгляд с бледного сияющего лица Лизи на слишком уж идеальные зубы Барби, и меня мучает дурное предчувствие. Лизи такая ужасно хрупкая. Если ее еще раз бросят, это будет для нее концом.

— На этот раз я буду поблизости, — обращаясь ко мне, говорит Барби, словно прочитав сомнение на моем лице. — Я думала, что все безнадежно испортила. Думала, что потеряла свою дочь навсегда. И я ни при каких обстоятельствах не допущу, чтобы это произошло снова.

На какое-то мгновение наши взгляды встречаются, и ее круглые пылкие глаза смотрят прямо мне в душу. Затем идеальная улыбка возвращается, и маска вновь на своем месте.

— Когда мы выберемся отсюда, — бодро говорит она, — мы собираемся присоединиться к обществу естественного времени 13/28.

— Естественного времени? — переспрашиваю я.

Лизи коротко хихикает.

— Ох, Анна! Время нелинейно. Оно фрактально[103] и многомерно. А наш календарь совершенно неестественный.

Барби кивает.

— Во всех духовных системах 12 — это число совершенства, завершенности, а 13 относится к числам Фибоначчи[104], и оно переносит вас в новое измерение. Кроме того, большинство осознанных сообществ берут плату за то, чтобы стать их членом, но эти люди пустят вас к себе бесплатно.

— Я должна идти, — говорю я. — Я просто заглянула сюда по пути в отделение педиатрической неврологии, чтобы увидеть Фрейю. Кстати, а Тобиас сегодня с ней?

Лизи и ее мать молча смотрят на меня.

Наконец Лизи говорит:

— Об этом я вам и говорила. Это просто чудо. Тобиас уехал. Фрейю выписали.

***

Я подозревала Тобиаса в том, что он завел роман, но на самом деле это я ему изменила.

Я обвиняла его в том, что он не посвящал себя Фрейе, но ушла от нее я.

У меня такое чувство, что мы были в разлуке месяцы и годы, а не какую-то неделю. Перед новой встречей с ним я нервничаю, в животе порхают бабочки, как на первом свидании.

В Монпелье я сажусь на автобус. Я не звоню ему заранее, опасаясь, что он скажет, чтобы я не приезжала.

Он сидит в гостиной рядом с печкой. Фрейя спит у него на груди, возле них стоит пустая бутылочка из-под детского питания. Он выглядит более серьезным, чем мне запомнился. Вокруг глаз у него по-прежнему есть смешливые морщинки, но появились и другие морщины — следы грусти и тревоги. Он, конечно же, утомлен, но это больше, чем просто усталость. Что-то сместилось в его лице. Он взял на себя ответственность.

— Привет.

При виде меня он улыбается, и на мгновение возвращается прежний беззаботный Тобиас.

— Значит, ты все-таки вернулась.

— Я была в больнице, чтобы навестить Лизи. Подумала, заеду, посмотрю, как вы тут.

Лицо его снова закрывается.

— О, да ты же меня знаешь! Как видишь, сижу себе на скалах, греюсь на солнышке с ящерицами.

На какой-то миг все зыбко раскачивается, мы опять на самом краю нового замкнутого круга обид, новых недоразумений. И я осознаю, что это наш последний шанс. Прямо здесь и сейчас наша любовь может сорваться в пропасть и рассыпаться на мелкие кусочки, которые никогда уже не сложить вместе, если только я не нырну и не спасу ее. И в тот же самый миг я вдруг понимаю, что моя любовь к Тобиасу и моей дочери — это самое дорогое, что у меня есть. Она выше гордости, выше счастья, выше надежд и страхов. В моей жизни ее ни с чем сравнить нельзя. Она превосходит все.

И я ныряю. Слова сами срываются с моих губ:

— Но я приехала не поэтому. Я не могу находиться где-то в другом месте. Моя семья здесь. Я была… неправа… когда уехала. Прости меня. Я была в смятении…

После того как я начала говорить, становится легче.

— Я скучала по тебе. Я очень скучала по вам обоим. Это было так, как будто я умерла и оцепенела и была вообще неспособна что-то чувствовать. Я хочу сказать… Я так думала, что долгое время была здесь в оцепенении, пока не уехала, но когда я на самом деле оторвалась от вас обоих, то поняла, что солнце светило мне, хотя и невидимым светом, но я закрыла его для себя раз и навсегда, повернувшись к нему спиной. Я не могла этого вынести. Я не хочу другого ребенка. Я хочу только ее и тебя.