– Если бы понимал, что агатангиты со мной сделали, я бы к вам не пришел. Мой мозг, голограмма, мое «я» – сохранилось все это или стало другим? Я должен знать.

– Чудо, настоящее чудо! – Николос пожал плечами и дернул себя за отвисшую ушную мочку. – Ну что ж, голограмма, думается мне, сохранилась. Нет-нет-нет – успокойся и больше не приставай ко мне с вопросами. Будешь приходить сюда каждую десятидневку, чтобы составить новую карту. Нет, лучше каждые пять дней – уж очень ты редкий случай. Магия богов! Жаль, что нельзя снять с тебя голову, поместить ее в питательный раствор и моделировать твой мозг ежесекундно. Ладно, шучу – не смотри на меня так!

Вскоре после возвращения я попытался встретиться с Соли, но высокомерный Главный Пилот, мой дядя и мой отец, не пожелал со мной увидеться. Мне хотелось взять его за руку, чтобы сравнить его длинные пальцы со своими, и заставить его сделать генотипирование. Я говорил себе, что это нужно для подтверждения его отцовства, но в глубине душе мне отчаянно хотелось убедиться, что я не его сын. Почти все утро я прождал в его приемной на верхушке Данладийской башни. В конце концов длинный прыщавый послушник, выйдя из арочной обсидиановой двери, сообщил мне:

– Главный Пилот работает над теоремой. Вы, наверное, слышали – это Гипотеза Континуума. Он поклялся оставаться в затворе, пока не докажет ее.

Меня позабавили грубые, заносчивые манеры этого послушника. Соли всегда подбирал себе именно таких юнцов.

– И сколько же времени Главный Пилот работает над этим?

– Он живет затворником уже около двух лет.

– Стало быть, он меня не примет?

– Он никого не принимает.

– Даже для меня не сделает исключения?

– Да кто вы, собственно, такой? Десятки пилотов и мастер-пилотов, таких же, как вы, пытались увидеться с ним, и среди них были его друзья, но он ни с кем не хочет общаться.

Послушник, очевидно, не знал, что я сын Соли, и меня это порадовало. Соли, без сомнения, постарался сохранить секрет. Нахальство послушника начинало меня раздражать, поэтому я встал и посмотрел на него сверху вниз. Он вспыхнул, и его прыщи стали еще краснее. Возможно, он слышал, что я убил человека, или его смущал мой дикий, первобытный облик – во всяком случае, он вдруг вспомнил о хороших манерах.

– Извините, мастер Мэллори, но Главный Пилот вас определенно не примет. Он стал таким с тех пор, как Жюстина ушла от него, с самой вашей, э-э… экспедиции. Притом вы друг Бардо, а Бардо с Жюстиной, ну, словом… тоже друзья, и все об этом знают. До вас, наверно, тоже дошли эти слухи.

Слухи до меня дошли. Все говорили, что Жюстина ушла от Соли из-за его жестокости и необузданности. Возвращаясь из экспедиции, он в приступе ярости сломал ей челюсть.

В отместку Жюстина, как гласила молва, сблизилась с Бардо и стала его любовницей. Некоторые утверждали даже, что они вместе летают на легком корабле Бардо и плавают вдвоем в его кабине нагими, блаженно соединяя свои столь же нагие умы. Неужели это правда и они добились полного слияния своих индивидуальностей с помощью нейросхем «Благословенной блудницы»? Неужели они пользуются общим усиленным мозгом, доказывают одни теоремы, видят мультиплекс теми же глазами и одинаково мыслят? Для Ордена это скандал, даже при отсутствии доказательств этой запрещенной телепатии. Многие из прежних друзей Жюстины, знаменитые мастер-пилоты, такие как Томот с Торнкалле, Лионел Киллирайд и Пилар Гаприндашвили, выступили против нее, требуя, чтобы Хранитель Времени наказал ее и даже изгнал из Города, а вместе с ней и Бардо. Но были и другие, оставшиеся на ее стороне. Кристобль Смелый объявил, что если Жюстина будет изгнана, он и его друзья последуют за ней. Возможно, они отправятся на Триа, где поступят в торговый флот; возможно, найдут себе новую планету и создадут собственный орден.

Все эти сплетни, конечно же, не замедлили дойти до ушей Хранителя Времени, и наш угрюмый старец столь же незамедлительно напомнил Бардо о его клятве посвятить себя поиску секрета Эльдрии и отправил его в мультиплекс.

– Не волнуйся, твой толстый друг вернется, – сказал мне Хранитель в своей башне. – Как и ты вернулся ко мне. Вы с ним ребята везучие, хотя Бардо правит исключительно его похоть – но разве не все мы таковы? Слыхал ты, какие ходят разговоры? В Городе многое изменилось со времен вашей проклятой экспедиции. Некоторые из моих пилотов – не стану называть их имен – поговаривают о том, чтобы выйти из Ордена. Выйти – подумать только! Да только никуда они не уйдут. – Он вцепился в резную спинку стула, как бы показывая, что добром никого не отпустит. – Когда Бардо вернется, поговори с ним. Объясни, что пилоту неприлично спать с женой Главного Пилота. А сейчас ты расскажешь мне об Агатанге. Сядь! И расскажи, как это вышло, что мой храбрейший пилот вернулся ко мне вместо того, чтобы исчезнуть в черной дыре смерти.

Тринадцать дней спустя Бардо действительно вернулся, и я стал свидетелем самой болезненной из перемен: перемены в человеке, который как и я, вернулся из черной дыры смерти. Я встретился с ним в Хофгартене, и мы пили виски и пиво, как тогда, четыре года назад, в баре для мастер-пилотов. Это был трудный день, полный сердитых слов и неверно понятого молчания. Он послужил началом великой перемены во мне самом, и поэтому я должен рассказать обо всех его необычайных событиях более подробно.

Странно, что я до сих пор лишь мельком упоминал о Хофгартене – а между тем в определенном смысле это самое главное здание нашего Города. Хофгартен, огромное помещение под куполом, где помещается множество кафе и баров, стоит на утесах над морем. Кафе располагаются по окружности большого катка в середине, поддерживая великолепный клариевый купол – самый большой в Цивилизованных Мирах, как утверждают у нас. Каждое кафе или бар имеет два больших окна: выпуклое, выходящее на каток с его суетливым движением, и вогнутое, из которого открывается вид на Старый Город, Квартал Пришельцев или – в зависимости от сектора, где расположено заведение – на ледяные воды Зунда. В этих кафе всегда полно пришельцев и инопланетян, беседующих в неформальной обстановке с членами нашего Ордена, а порой даже выписывающих неуклюжие вензели на катке. Хайкисты и спелисты предаются здесь своим утонченным игрищам, эталоны пытаются убедить эсхатологов в логичности своей генетической политики, а воины-поэты, демократы и торговые короли интригуют и строят козни. Бардо, нахохлившегося над кружкой пива, я обнаружил в кафе на самом краю утеса.

– Аларк Мандара сказал мне, что ты тут, – пояснил я.

– Мэллори! Я так и знал, что тебя нельзя убить надолго! – Он вскочил, отшвырнув с дороги червячника, и заключил меня в объятия. – Паренек, паренек, – со слезами на глазах повторял он, молотя меня по спине. – Мы живы! Ей-богу, живы!

Он подтащил чугунный столик поближе к внешнему окну, чтобы обеспечить нам максимум уединения. Мы сели на твердые чугунные стулья. Я смотрел на него, постукивая носком сапога по черным и золотым треугольникам паркета.

– Бог мой, чего ты так выпялился?

Бардо, мой большой и сильный, как гора, друг, очень изменился. Он уже не походил на алалоя – он побывал у резчика, который вернул ему – почти вернул – прежний облик. Он сбрил свою густую черную бороду, и стало видно, как обвисла кожа у него на лице. Без бороды он выглядел моложе, но при этом был зол, бледен и тощ, как белый медведь в конце глубокой зимы – не в меру тощ.