Пленные орали, выкрикивая бессильные ругательства. Бернард, оставляя за собой кровавую дорожку, полз вперед, как червяк, пролезая между ног своих.

– Кто брат колдуна? – заорал иномирянин, обращаясь к строю. Дармонширцы молчали – и майора снова вздернули на ноги. Тха-нор ножом срезал с нее заляпанную грязью и кровью куртку, сорвал рубашку и белье – и, схватив за плечи, поставил перед строем. Майор глаз не опускала – зато среди дармонширцев воцарилась тишина. Мужчины отводили взгляды, а Берни двигался вперед, миллиметр за миллиметром.

– Сначала я сделать ей больно, и баба много кричать, – дергано пояснил надзиратель, обводя пленных ненавидящим взглядом. – Потом я ее бить кнут, и баба много кричать. Потом сделать шлюха для норов, а вы смотреть. Если брат колдуна сознаться или вы сказать, кто он, баба отпустить. Если нет, ей и другим бабам долго быть больно, потом умереть.

Он швырнул Лариди в сторону своих помощников, и ее поволокли к пропитанному кровью орудию пыток.

– Молчите! – пронзительно крикнула майор дармонширцам. – Ради Великой Матери молчите! Иначе всё зря!

Ее опять ударили, кинули на крест.

– Она умереть из-за вас! – заорал тха-нор, снова проходясь перед строем. – Вы есть трусливый червяки! Вы есть кастраты и трусливый дети шлюхи!

Бернард мучительно, с присвистом дышал – в голове мутилось, по вискам и телу бежал пот. Он выполз к ногам передних в строю – и с бессилием наблюдал за происходящим, и тянулся, тянулся сознанием во все стороны: хоть кого-то из охонгов зацепить, заставить помочь!

Лариди привязали к доскам лицом вверх – и тха-нор, вытащив нож, подошел ближе.

– Кто брат колдуна? – спросил он, склоняясь над ней.

– Чтоб тебя твои тараканы сожрали! – процедила ему в лицо майор, и он, наступив сапогом на запястье, вогнал нож в ее ладонь.

Лариди закричала, забившись на кресте. По руке ее вниз, на бетонный пол, потекли красные ручейки. Закричали и пленные – полетели в сторону иномирян угрозы, оскорбления и проклятия. Охонги верещали, почуяв кровь. А тха-нор вытащил нож из ладони серенитки – она снова застонала – и повторил, теперь обращаясь к толпе пленных:

– Кто брат колдуна?

Берни слышал, как тяжело дышат соратники, и чувствовал себя последним из трусов. От горячки и усилий казалось ему, что он слышит, как с сипами втягивает воздух серенитка, как капает на пол ее кровь, как беспокойно и жадно шевелятся охонги.

– Кто брат колдуна? – повторил иномирянин, глядя на дармонширцев, – и впечатал каблук сапога в раненую ладонь Лариди. Она замычала сквозь зубы, а ему уже подали длинный бич, тоже бурый от крови.

Метрах в двух от лица Берни вдруг опустилась лапа охонга. Завороженный запахом крови, сонный, инсектоид волновался, хотел жрать, и удерживал его от нападения на Лариди только всадник.

– Говори! – орал тха-нор, играя бичом – тот, как живой, шипел у рук и ног серенитки, оглаживал ее по груди и животу. – Ты хочешь боль? Ты хочешь смерть! Говори, и я дам жить! – Он хлестнул по полу рядом, и хлопок вышел громким, тяжелым – ударь так по телу, и кожу рассечет до кости.

– Поцелуй своего охонга в зад, урод, – четко проговорила майор, и иномирянин, дернув бичом, ударил ее наискосок от плеча к бедру.

Под истошный визг серенитки Берни, едва не теряя сознание от ментальных усилий, подтолкнул охонга вперед, к надзирателю. Удивленно заорал всадник, а чудовище поднялось на задние лапы за спиной опять размахнувшегося тха-нора – и опустилось, протыкая его плечо и отрывая челюстями голову.

Закричали все: дармонширцы, торжествуя, и опешившие иномиряне, бросившиеся к мертвому тха-нору – и от строя, и на охонгах от дверей. На Лариди брызгала кровь, прямо у ее ног инсектоид жрал еще содрогающегося врага, а она хохотала, запрокинув голову.

Берни тоже улыбался, хотя под ним уже натекла лужа его собственной крови. Улыбаясь, он оторвался от охонга и перехватил сознание второго, усиливая чувство голода, затем третьего – и тут силы его покинули, оборвалась связь. Но созданной паники было достаточно. Озверевшие от крови, отказывающиеся подчиняться всадникам, охонги кидались на иномирян и друг на друга, носились по ангару, а Берни лежал щекой на бетоне и ускользающим горячечным сознанием пытался зацепить еще кого-то из них. Не получалось. Пленные вновь старались освободиться, и кое-где уже начались драки с конвоирами; враги пытались утихомирить охонгов, спастись самим и отогнать к стене дармонширцев, но в продолжающемся кровавом хаосе это удавалось с трудом. Через вторую, привязанную к кресту серенитку, чуть не проткнув ее, перепрыгнул инсектоид – погнался за раненым иномирянином. От тха-нора остались кровавые ошметки, а сожравший его охонг щелкал челюстями над Лариди, но всадник что-то орал и дергал его назад.

Берни понимал, что никого не спас, а лишь отсрочил пытки и смерть. Но он мог убить еще нескольких врагов, и поэтому продолжал тянуться к инсектоидам, хотя в глазах уже темнело, а в ушах звенело от криков.

Распахнулась дверь – снаружи, оказывается, уже светлело, – и в проеме застыл высокий иномирянин, одетый богато, окруженный свитой. Какой-то аристократ, судя по всему. Берни, ухмыльнувшись, подцепил-таки одного из охонгов и бросил к вновь прибывшим, но застывший в дверях выкинул вперед руку, и охонг резко остановился, будто на стену налетел. Связь прервалась, в голове Бернарда дернуло болью.

Он застонал, перекатываясь на другой бок, и вдруг с изумлением увидел, как стоящий у стены тусклый лист металла темнеет, и из него в хаос и крик выходит его брат Люк.

– Нет, – прошептал Бернард, даже в пылающем бреду пытаясь сказать, чтобы брат убирался обратно, не смел соваться в эту бойню.

Люк посмотрел на него, и Берни растянул губы в горячечной улыбке. Брат вдруг подмигнул в ответ, как настоящий, – и тут кто-то заорал, указывая на него пальцем, кто-то начал стрелять, понеслись к Люку иномиряне, что-то резко приказал застывший у входа аристократ … а его светлость герцог Дармоншир вскинул руку, и с запястья по его движению сорвался ветер, расшвыривая нападающих и не трогая пленных.

Берни сглотнул – ему показалось, что в потоках ветра, с воем и свистом понесшихся по ангару, проступили очертания змеиного тела с зубастой пастью, оканчивающейся клювом. Мощный и беспощадный, ветер подхватывал охонгов и с чудовищной силой швырял их на стены – так что инсектоидов сминало в лепешки, а кое-где пробивало ими толстые стены. Крыша вибрировала, гул стоял оглушительный. Ворота выбило и выбросило наружу, то ли придавив, то ли убив аристократа с его свитой. Люк с горящими белым глазами шел к Бернарду, а вокруг него с визгом стелились полупрозрачные ветра-хвосты, отшвыривая иномирян, и свистящие пули осыпались у щита, то и дело проступающего перламутром. Стреляющие умирали один за другим – белесые воздушные жгуты обвивались вокруг их шей и тел, сжимались, удушая, сминая и переламывая с влажным хрустом.

Его светлость присел у Берни – вокруг раздавались изумленные крики «Герцог? Герцог?» – и, коснувшись волос брата, приподнял его китель и помрачнел, глядя на рану.