– Меня удивляет, что королева Елизавета позволила ему покинуть Англию.

– Возможно, она послала его в Шотландию намеренно. Как бы то ни было, наша королева дала ему аудиенцию три дня тому назад и тотчас же в него влюбилась.

– А какое отношение все это имеет ко мне?

– Вы предсказали, что от высокого, светловолосого человека, которого королеве суждено встретить, произойдет беда. Она же хочет слышать о Дарнли только хорошее и посему желает, чтобы вы незамедлительно приехали к ней и сделали другое предсказание.

Я изумленно воззрилась на него.

– Цветы говорят недвусмысленно, – сказала я. – Я не могу изменить их предсказание только потому, что этого хочет королева.

Он поставил свой кубок на стол и впервые с нашей последней встречи посмотрел мне прямо в глаза. Я вздрогнула и отпрянула, словно он коснулся меня.

– Даже ради развода с Рэнноком Хэмилтоном и единоличного опекунства над вашими двумя дочерьми? – спросил он.

Я опустила взгляд и взглянула на свои руки. Они тоже изменились – они сделались красными и мозолистыми, а ногти на пальцах были пострижены коротко и прямо, вместо того чтобы быть длинными, овальными и отполированными до блеска, как у придворных дам. Я думала, что ложь и интриги двора меня больше не коснутся. Но, как видно, это было не так.

– Ради Майри и Китти я сделаю все, что угодно, – сказала я. – И вы это знаете. Хорошо, я поеду туда, куда велит королева, встречусь с лордом Дарнли и доложу ей, что он самый лучший из мужчин. Но на этот раз я возьму с собою всех своих чад и домочадцев. Либо мы поедем все, либо ни один из нас не сдвинется с места.

– Все будет устроено так, как вы пожелаете. Одолжите мне на время в качестве гонца этого вашего расторопного паренька Дэйви Мора – я пошлю его с письмом к лорду Ситону в Холируд. Через несколько дней королева возвратится из Уэмисса в Эдинбург, и лорд Дарнли приедет туда тоже. Она желает поселить вас в Холируде, чтобы вы всегда были у нее под рукой.

– А сами вы не вернетесь в Уэмисс?

Он встал и подошел к окну.

– Если вы позволите, – проговорил он, не глядя на меня, – я бы хотел несколько дней пожить здесь, а затем поехать в Эдинбург вместе с вами.

– Пожить здесь? – Это показалось мне какой-то бессмыслицей, и первой моей догадкой было: королева приказала ему остаться в Грэнмьюаре, чтобы проследить, что я не сбегу. Но зачем?

– Вы никогда не задавались вопросом, – промолвил он, по-прежнему не глядя на меня, – почему я не явился в Кинмилл, не разрушил его до основания и не избавил вас от Рэннока Хэмилтона?

Поначалу я была слишком ошеломлена, чтобы ответить. Потом вымолвила:

– Нет. – Затем кровь бросилась мне в лицо, хотя никто не мог этого видеть. На мгновение я вновь оказалась в башне в Кинмилле, одинокая, голодная и наполовину обезумевшая от страха. Я прошептала: – Да. Я об этом думала. Я надеялась. Я молилась. Потом… вы так и не пришли. Никто не пришел.

Он стоял совершенно неподвижно, и его темный силуэт четко вырисовывался на фоне солнечного света и затянутого светлою дымкой моря. Я не видела ни его рук, ни лица и потому не могла понять, что он чувствует.

– В ту ночь я был арестован и заключен в тюрьму, – сказал он. Его голос был лишен всякого выражения. – Официально объявленной причиной моего ареста было то, что я обнажил свой кинжал в присутствии королевы, чем подверг ее жизнь опасности. Настоящей же причиной явилось то, что я открыто выказал свое… восхищение… не королевой, а другой дамой.

– Мною, – промолвила я.

– Тобою, ma mie[87].

Я не знала, что на это сказать. Спустя мгновение он продолжил:

– Через несколько дней меня отвезли в гавань в Лите и в сопровождении стражи посадили на французский корабль. Когда мы прибыли во Францию, меня препроводили в Жуанвиль. Это была роскошная тюрьма, но все-таки тюрьма.

– Жуанвиль, – повторила я. Мне никогда не приходило в голову, что его вообще не было в Шотландии, пока я мучилась в Кинмилле. – Это родовое гнездо Гизов. Там живет бабушка королевы – герцогиня Антуанетта.

– Верно.

– Но почему вас доставили именно туда?

– Потому что я об этом попросил.

– Но почему?

Он повернулся, и прежде чем я сообразила, что он собирается сделать, он был уже подле стола и, обхватив ладонями мои руки между локтями и плечами, поднял меня на ноги. Как он умудрялся держать мои руки так крепко и вместе с тем так бережно? Вблизи я разглядела, что он все-таки изменился – в его блестящих золотисто-рыжих волосах, как и в моих, появились серебряные нити, а в уголках губ, словно прорезанные ножом, пролегли тонкие, похожие формой на полумесяцы, морщины. В его ушах больше не было драгоценных серег, а на лице не осталось ни следа бросающегося в глаза макияжа, который он прежде так любил.

Мне показалось, что он хочет поцеловать меня, и я отвернула лицо в сторону. Мне пришлось вытерпеть слишком много ужасных, омерзительных поцелуев. Мгновение он колебался, потом просто наклонил голову и уткнулся лбом в мое плечо. Я чувствовала, как дрожат его руки.

– Расскажи мне, – сказала я.

– Ты когда-нибудь задавалась вопросом, отчего я так похож на королеву? – по-прежнему не глядя на меня, проговорил он. – Ростом, цветом волос, глаз?

Я не знала, что ответить. Конечно же, я удивлялась их сходству. Все удивлялись.

– Да, – сказала я.

– Я рассказал тебе о моей матери, о том, как ее насильно выдали замуж, и о том, как она умерла.

– Да.

– Моим отцом был герцог Франсуа де Гиз, дядя королевы. Мне, как и ей, герцогиня Антуанетта де Гиз приходится бабушкой.

Если я и удивилась, то не очень – знатные герцоги, вроде моего собственного деда, герцога де Лонгвиля, были сами себе законом. Я подняла руку и легко, очень легко, коснулась волос Нико. Они были упругими, как взъерошенные перья ловчего сокола.

– Когда ты об этом узнал?

– Герцогиня Антуанетта рассказала мне, когда я ездил во Францию в 1562 году, перед тем, как Хантли поднял свой мятеж. Мой… отец… тогда только что возвратился домой из Васси, где он велел сжечь временную деревянную церковь с находившимися в ней несколькими сотнями гугенотов. Для него это был пустяк – он был воинствующим католиком и свято верил, что так он защитил истинную церковь. Для всего остального мира то, что он совершил, было преступлением. Для меня… В той церкви были женщины и дети, Ринетт. И в тот же день я узнал, что он – мой отец.

– И тебе сказала об этом герцогиня Антуанетта? Не сам герцог?

– Я не желал с ним говорить. А он не желал говорить со мною.

Я снова погладила его волосы. Он поднял голову с моего плеча и немного отстранил меня от себя, держа на расстоянии вытянутой руки.