И как раз сегодня это, пожалуй, ложь.

Она проезжала мимо площади Норрмальмсторг. Там вдалеке красовались «Винге» и «МАКС», одни из самых крупных шведских фирм. Она знала, что мама сейчас скажет, что жизнь – это не только работа, что есть и другие цели, кроме как стать партнером, что нужно жить сегодня, потому что потом может оказаться слишком поздно.

– Но Эмили, – сказала мама, понизив тон, чтобы особенно подчеркнуть значимость своих слов. – Жизнь коротка. Столько всего можно сделать, пока ты молода. Ты уверена, что живешь полной жизнью?

– Я живу как хочу, мама. Времена изменились, вы с папой поступали, как вам хотелось, а я буду поступать, как хочется мне.

– Ну конечно, милая. Конечно. Мы тут с Ингрид кое-что придумали, и я тебя хочу спросить. Мне кажется, это отличная идея. Мы так хорошо провели вчера время, я и Ингрид.

Мама продолжила рассказывать об ужине с Ингрид, тетей Эмили. Их часто посещали разные идеи.

Нет, Эмили не презирала своих родителей, конечно нет, они были хорошими родителями, пока она росла. Всегда мотивировали к хорошим результатам в школе, не давя на нее, и в то же время всегда поддерживали ее выбор. Но у них был иной взгляд на жизнь. Может, потому что в то время, когда они сами учились и работали, они всегда знали, что общество успешно движется вперед. Оба родились в пятидесятые, поступили в институты в конце семидесятых, начали карьеру в начале восьмидесятых. В экономическом плане это было золотое время. Время, когда все знали, что будут жить лучше своих родителей. Это было и то время, когда идеология играла важную роль, по крайней мере для ее родителей и их друзей. Оба входили в различные организации и объединения, боровшиеся против диктатуры в Латинской Америке, прежде всего в Чили. Потом они вступили в Комитет против апартеида. Она до сих пор помнила табличку в их старой кухне, пока они не переехали в собственный дом. Это был рисунок яблока, одновременно изображавшего лицо. Под рисунком было написано: «Не кусай народ Чили». Не нужно покупать чилийские фрукты – такой был посыл.

Но родительская политическая активность давно заглохла, сегодня они по большей части занимались разными формами самореализации. Глобальные идеи прокрались в мысли о здоровой еде, осознанном существовании и меблировке – последняя отличалась от сходного интереса Эмили тем, что папа все выстругал сам.

Наконец ее мать перешла к сути:

– Мы с Ингрид записались на йога-выходные в Стокгольме. И думали, что вы с Молли присоединитесь к нам. Будет так замечательно!

Эмили подавила вздох, чтобы мама не услышала.

– Звучит неплохо, когда это?

– Через две недели, с пятницы по воскресенье. Студия йоги находится где-то в Седермальме, Молли где-то там живет, ты же знаешь?

– Конечно, пару месяцев назад я у нее обедала.

– Да, и ты же занималась аштанга-йогой?

– Это было три года назад, но да, конечно. Я больше занимаюсь тайским боксом. Молли ходит на йогу?

– Да, но она занимается кундалини, она такая молодец, ходит туда трижды в неделю и занимается с тренером, но она готова пойти с нами даже на аштангу. И как здорово, что и ты с нами. Тогда мы сможем по-настоящему позаниматься, это пять дней в неделю. Думаю, это великолепно. Представь себе – быть наедине с энергиями.

Эмили попыталась вспомнить, когда она в последний раз была на тренировке. Больше двух недель назад, но тогда у нее был серьезный спарринг.

– Я посмотрю в расписании, мама. Времени мало, но я постараюсь.

В прихожей она сняла обувь, но не стала зажигать свет.

Она постояла так несколько минут, стараясь ни о чем не думать.

В квартире была хорошая планировка: маленькая кухня, гостиная с раскладным столом, за которым могли поместиться восемь человек, и спальный уголок. Поскольку она бухнула на эту квартиру все свои, а также частично мамины и папины сбережения, на обстановку у нее осталось немного. Хотя квартира была после ремонта, когда она ее покупала. Полы покрыты выбеленными плашками из сосны. Стены тоже белого цвета, «стокгольмского белого», кроме маленькой прихожей, обклеенной обоями в цветочек. Занавески, которые ей помогла повесить мама, тоже были белые и доставали до самого пола. В общем, квартира до сих пор выглядела почти такой же, как в объявлении, по которому она ее и купила. Над диваном она повесила две коровьи головы, сделанные из старых пластмассовых канистр, пробок и крышек. Их привезли из Африки и сделали из переработанного пластика, по крайней мере так ей сказали в магазинчике «Афроарт», где она их приобрела. Ковер достался ей от родителей. Он состоял из цветных прямоугольников. На полученном в наследство диване лежали две волосатые подушки из альпаки. Она их нашла на блошином рынке Марш’о’пюс де Клиньянкортк, когда жила в Париже после школы. Это было единственное реальное напоминание о том годе, и еще больше картин сохранилось в памяти.

Она старалась держать квартиру чистой и опрятной, хотя почти и не бывала дома. Юссан говорила, что к ней ходили отличные уборщики, и в последние месяцы Эмили тоже их испробовала. Было странно пускать в квартиру незнакомого человека каждую неделю, но все остальные в фирме обращались туда гораздо чаще. Чужие люди стирали и гладили их одежду, готовили им еду, играли с их детьми. Со стороны это, может, и казалось расточительным, но на самом деле речь шла о том, чтобы освободить больше дебетных часов. Эмили иногда задавалась вопросом: неужели современные люди теперь никогда не будут больше по-настоящему дома? И в чем смысл того, что они больше сами не могут позаботиться о своей уборке, своей еде, своих детях?

Она поставила будильник на телефоне и отключила звук. Она легла на кровать, не раздеваясь. Часа полтора сна должно хватить. Остаток дня придется сидеть на кофе и энергетиках. Тогда стоит попробовать снова позвонить Тедди.

Мысли путались. Картины сегодняшней ночи. Тело Анины. Лицо.

В дверь позвонили.

Может, она все-таки задремала.

Жалюзи опущены.

У нее нет сил открывать. Пусть ее оставят в покое.

Снова позвонили.

Она выползла из постели.

Нарастающая головная боль стучала в виске.

Кто звонит ей в дверь среди дня?

* * *

Сначала она не отвечает на его звонки, а теперь не открывает дверь. Тедди был на девяносто процентов уверен, что она дома. Он поехал к ней домой, до этого безуспешно пытавшись дозвониться. Он звонил и на фирму. На рецепции ему сообщили, что Эмили уехала домой. Он хотел бы знать, не заболела ли она или просто все еще на него злится.

Тедди считал, что она должна извиниться, но после ссоры прошли почти сутки. Как будто все это уже прошло и уже не казалось таким важным.

Кроме того, ему больше некуда податься. Ему нужна Эмили.

Машину, которая теперь неправильно припаркована на улице, он взял в Скарпнэке. «Форд Эскорт», откатавший по меньшей мере пятнадцать лет, из тех времен, когда у зажигания еще не было электронных защитных систем.