Утром все прошло легко. Тони поднялась в пять. За окном висела плотная дымка. Она не стала надевать никаких драгоценностей, взяв подарок отца, жемчужное ожерелье, и швейцарские, золотые часы. Тони надела твидовый костюм, с юбкой ниже колена, модного, полувоенного кроя, болотного цвета, и дорогие, удобные туфли, на низком каблуке. Голову она покрыла кашемировым беретом. В самолетах всегда было холодно, авиакомпании выдавали пледы. Тони сунула в саквояж еще и шотландскую, тартановую шаль. Она не хотела, чтобы Уильям простудился.

Тони быстро и ловко переодела сына, натянув на мальчика шерстяное, морского кроя, пальтишко, с золотыми пуговицами, и вязаную шапку. Маленький спал, нежно улыбаясь. Взяв Уильяма на руки, Тони подхватила саквояж. Она выскользнула в коридор. На часах пробило половину шестого, дом спал.

Осторожно ступая, Тони спустилась по лестнице. Девушка прислушалась. Из-за двери комнаты охранников тянуло табачным дымом, бубнило радио. Передавали новости. Откинув засов, Тони медленно открыла входную дверь. Она оставила ключи на сундуке, в передней. Девушка сбежала вниз, по мраморным ступеням крыльца.

Было по-утреннему зябко, сквозь туман Тони услышала шуршание шин. Она замахала рукой, остановившись на тротуаре, рядом с калиткой, ведущей в парк.

– Здесь я сидела… – Тони бросила взгляд на скамейку, – когда в Лондон вернулась, беременной. Маленький Джон приехал, Констанца, а я не могла домой пойти. Мне было стыдно. Я увидела папу… Папа бы меня похвалил, – твердо сказала себе Тони. В обитом кожей салоне такси уютно пахло сигарами:

– Я хочу вернуться к любимому человеку, хочу, чтобы у нас появилась семья. Папа бы меня понял, – отдав шоферу саквояж, Тони устроила сына на сиденье. Машина тронулась, она закурила папиросу: «Аэродром Кройдон, пожалуйста». Такси вильнуло, выезжая с Ганновер-сквер. Вороны поднялись с верхушек деревьев в парке. Птицы закружили над пустынной площадью, над шпилем церкви, в низком, предрассветном небе.

Джон протер полотенцем запотевшее, венецианское зеркало. Он тщательно вымыл бритву, в чаше старого серебра:

– От дедушки осталась, с прошлого века. Дед ездил в Россию, папа рассказывал. Он был очевидцем убийства императора Александра. Его ранил, кто-то из террористов… – Черчилль, после смерти отца, однажды заметил Маленькому Джону:

– Если бы ни твой дед, я бы не выжил, в саванне. Мы бежали из лагеря для военнопленных, пешком шли к океану. Он хорошо знал Африку. Прадед твой, при взрыве погибший, тоже в континенте разбирался. Ирландию мы отпустили… – Черчилль стоял у окна кабинета, вглядываясь в зеленоватый, сумрачный вечер, – твой отец, после войны, немало сил на ирландцев потратил. Остался Ольстер… – сэр Уинстон поморщился, – с язвой, мы, кажется, сжились. Как бы ирландцы с Гитлером не сговорились, – неожиданно добавил Черчилль, – не предоставили плацдарм для нападения. Что ты сделаешь, когда немецкий десант, одновременно, высадится на южном и западном побережье, а? – Черчилль, неожиданно, повернулся. Похудевшее лицо было мрачным. Он почесал остатки волос на голове:

– Возьмут, и форсируют пролив. Что происходит в силах самообороны? Докладывай, – распорядился Черчилль.

Людей тренировали на военных базах, на случай немецкой атаки. Девушек, обучавшихся на южном полигоне, в Саутенде, готовили для внедрения на континент. Джон, заканчивая, добавил: «Впрочем, если мы не станем дожидаться, пока Гитлер оккупирует Норвегию и Данию, а ударим первыми…»

– Ударим куда? – поинтересовался Черчилль:

– Французы не согласны наступать. Чтобы занять Норвегию с Данией, надо высаживать десант. Посмотри на карту, – посоветовал Первый Лорд Адмиралтейства, – если ты ступишь ногой в Копенгаген, Гитлер тебя за два часа сбросит в море. А Норвегия… – он вздохнул.

Джон знал, о чем думает Черчилль. В Норвегии стоял завод тяжелой воды, в Копенгагене жил Нильс Бор. В кабинете Джона, на Ладгейт-Хилл, лежали отчеты из Кембриджа, из бывшей лаборатории Констанцы. Беженцы из Германии, физики Фриш и Пайерлс, определили критическую массу урана-235, необходимую для ядерной реакции:

– Двадцать фунтов, – Джон переступил босыми ногами по мозаичному полу ванной, – можно сотню таких бомб погрузить в самолет. Только бомбы пока нет. Наверное… – угрюмо добавил он. В мраморной ванне тихо журчала вода. Джон взял серебряную щетку для волос:

– Группа Отто Гана расщепила атомное ядро, в Берлине. В Пенемюнде, владения Вернера фон Брауна. Генрих обсчитывал расходы на строительство, но с тех пор, как закончили полигон, никому постороннему туда хода нет. Генрих не инженер. Будет подозрительно, если он попросит командировку. Если только они расширяться задумают… – связь с группой наладили отлично. Звезда получала, на безопасный ящик, невинные письма из Берлина. Иногда в конверты вкладывали фотографии: «Дорогому другу, на память о нашей встрече». Джон подозревал, что снимками занимается Генрих. Он фотографировал работников разных отделов СС, в ресторанах, пивных, за бильярдом и даже на лыжне. Джон изучал альпийское шале семьи фон Рабе, приморский особняк, под Ростоком. Максимилиан, за штурвалом яхты, в матросской, холщовой куртке, белозубо улыбался, обнимая за плечи девочку-подростка, в простой, крестьянской блузке и юбке по колено:

– Kraft durch Freude, – было написано на обороте, – сила через радость.

– Девиз организации, занимающейся досугом, – вспомнил Джон. У Эммы фон Рабе было безмятежное, счастливое лицо. Белокурые, пышные косы, падали на стройные плечи. Девочка, с восхищением, смотрела на старшего брата. В письмах, шифром, сообщались имена и краткое досье на эсэсовцев. Группа Генриха была маленькой, не больше пяти человек. Выходцы из аристократических семей, они дружили с детства.

Налив зубной эликсир в стаканчик, он прополоскал рот:

– Генрих сообщал, что среди высшего офицерства есть недовольные Гитлером. На подобной информации нас поймали, капитан Шеммель, то есть Шелленберг. Значит, и СД такие сведения известны. Известны, конечно, – рассердился на себя Джон, – Берлин маленький город, если смотреть с точки зрения распространения слухов. Они все друг друга знают, как и мы. Наши фото у них тоже имеются. Мои снимки совершенно точно… – выплюнув эликсир, он похлопал себя по гладко выбритым щекам.

В Адмиралтействе скептически относились к возможностям Британии и Франции атаковать Германию первыми. Генералам мерещились орды сталинских варваров, стоящие прямо за линией Мажино. Из разговоров с кузеном Стивеном, Джон понял, что в британском экспедиционном корпусе, и среди молодых французских офицеров много недовольных бездействием войск. Поднял руку, он провел пальцами по затылку. Шрам, под коротко стрижеными, светлыми волосами, давно сгладился.

– Французы наступали… – запахнув потрепанный халат из шотландки, Джон, прошел в спальню, – и чем все закончилось? Сидят за линией Мажино. Кузен Мишель погиб, скорее всего, а Теодор в карты играет, с другими офицерами… – на совещании Лаура доказывала, что линия Мажино не помешает немецкой атаке.

В спальне висела карта Европы: