Ван Гален вспоминал:

«С высоты гор перед нами открылась вся линия неприятельской обороны и весь лагерь Сурхая Казикумыкского. Его пёстрая ставка была украшена знамёнами, кругом были палатки его приближённых, также покрытые разноцветными шёлковыми тряпицами. Тут же стояло множество оседланных лошадей и несколько отрядов пехоты, составлявших неприятельский резерв. Всё это представляло собой чрезвычайно оживлённое зрелище, указывая вместе с тем на ресурсы неприятеля и способы его защиты, что имело большое значение в данный момент».

Атаку на Хозрек возглавил сам Мадатов. Напрасно офицеры просили его отъехать в сторону и не подвергать себя опасности.

— А кто возьмёт Хозрек, если я уеду, — возражал князь.

— Мы возьмём его, ваше сиятельство, — отвечал за всех подполковник Сагинов и с батальоном Апшеронского полка устремился на приступ. Он и майор Ван Гален первыми ворвались на городскую стену, и оба были ранены.

Неприятель, выбитый из Хозрека и подгоняемый шквалом картечи, бежал по узкому ущелью, неся огромные потери. Хан Сурхай скакал впереди. Якубович с туземной конницей преследовал отступающих и рубил их, как лозу на учении.

Аслан-хан Кюринский, возведённый Ермоловым в чин генерал-майора русской армии, стал также ханом Казикумыкским. Сурхай бежал в Персию, где и умер в глубокой старости.

Вслед за Казикумыкским ханством присягу на верность России добровольно принесли старшины высокогорного Кубачинского общества. Поздравляя войска с победой, Ермолов писал в приказе по корпусу:

«Ещё, наказуя противника, надлежало вам, храбрые воины, вознести знамёна наши на вершины Кавказа и войти с победою в ханство казикумыков. Сильный мужеством вашим, дал я вам это приказание, и вы неприятеля, в числе превосходящего, в местах и окопах упорно защищавшегося, ужасным поражением наказали. Бежит коварный Сурхай-хан, и владения его вступили в подданство великого нашего Государя. Нет более противящихся нам народов в Дагестане…»

Не забыл главнокомандующий и упомянутых офицеров Якубовича и Ван Галена, представив их обоих к награде. О первом из них, сосланном на Кавказ за дуэль, Ермолов писал начальнику Главного штаба Волконскому:

«Заглаживая вину своей безрассудной молодости, он командовал у Мадатова мусульманской конницей и в бою при овладении высотами отличил себя поистине блистательной храбростью. Если не достоин он воспользоваться милосердием Императора для перевода в гвардию, то прошу для него орден Святого Владимира 4-й степени, ибо он по справедливости офицер отличный».

Не менее лестно отзывался Ермолов и о втором офицере в представлении, адресованном тому же князю Волконскому:

«Ван Гален служил примером неустрашимости и усердия, которые видел в нём каждый с особенным уважением. Я прошу исходатайствовать для него орден Святого Владимира 4-й степени с бантом. Иноземец в стране отдалённой гордиться будет служением в храбрых войсках Государя Великого».

Впрочем, рассказ мой о Ван Галене ещё впереди…

Алексей Петрович надеялся, что император Александр Павлович по достоинству оценит подвиг его и его солдат. Но, увы, не оценил. Честолюбие генерала было уязвлено.

Каких бы успехов ни добился Ермолов, он был обречён на умолчание. Победитель Наполеона и глава Священного союза Александр I не мог позволить себе признаться перед всей Европой, что Кавказ ему пока не подвластен. В связи с этим Алексей Петрович писал:

«Удобно было происшествия на Кавказе сохранить в неизвестности, а самого меня покрыть мраком… Иностранные журналы не только не были язвительны, но даже молчали».

Русские тоже молчали.

По мере покорения горцев усиливалась и власть А.П. Ермолова на Кавказе, приобретая практически неограниченный характер. При этом он нарочито подчёркивал свою независимость, в чём признавался А.А. Закревскому:

«Знаю свои недостатки! Иногда, чтобы напомнить о себе, выпускаю странные приказы, на которые другие не решаются».

Вот что писал об этом князь П.А. Вяземский:

«Если под раздражением неблагоприятных и щекотливых обстоятельств мог он быть в рядах оппозиции и даже казаться стоящим во главе её, то это было лишь внешнее явление, которое многих обманывало; в сущности, он был человеком власти и порядка».

Эта внешняя оппозиционность проконсула Кавказа обманула декабристов, делавших ставку на подчинённые ему войска и предполагавших ввести его в состав Временного революционного правительства. Обманула она и Александра I. Историки утверждают, что в последние годы император серьёзно думал о необходимости смещения Ермолова с поста командира Кавказского корпуса, несомненные способности которого высоко ценил, активно продвигал его по службе и давал важные назначения, но при этом немного побаивался.

Пока дон Хуан Ван Гален геройствовал на Кавказе, на родине у него произошли события европейского значения…

В первый день 1820 года полковник испанского генерального штаба Рафаэль дель Риэго поднял на острове Леон мятеж Астурийского батальона и потребовал восстановления конституции, отмененной королем Фердинандом лет пятнадцать назад. На следующий день к нему присоединился уже известный читателю Антонио Квирога. Первые сведения о начале революции пришли в Россию, когда исход событий не был ясен, Николай Иванович Тургенев с тревогой записал в дневнике 13 февраля:

«В Гишпании восстало несколько полков. Опять ли всё погибнет? И надолго ли?»

Неизвестно, когда Ван Гален получил сообщение о революции на родине, но тут же поспешил поделиться своей радостью с каким-то «ермоловцем», «молодым москвичём из хорошей семьи». В ответ на информацию испанца тот писал ему:

«Дорогой конституционалист!

Прими мою горячую благодарность за оба твои письма, принесшие столь хорошие новости. Здесь у нас европейские вести имеют цену, в других местах вовсе неизвестную. Сомневаюсь, чтобы существовал в мире еще какой уголок, где испанские события могли бы так поразить читателя, как нас они поразили в маленьком нашем собрании П…[?] Когда европейские газеты появляются еженедельно и извещают о каком-либо политическом кризисе, каждый делает свои предположения; вслед за сим приходит развязка, и, если она совпадает с предсказаниями, ничего удивительного в том нет, ибо она уже обозначалась со всеми своими возможностями в многочисленных дебатах, где выставлялись все «за» и «против». Но вот для нас, столь чуждых делам мира христианского, вдруг сразу газеты за три месяца! Мы читаем о восстании храбрецов на острове Леон и видим, ещё не дойдя до последнего номера, что Фердинанд приобрел популярность, что краеугольный камень Конституции положен торжественно в центре блестящей столицы, что нация, доселе считавшаяся бездейственной, просыпается, потрясая [?]

своим примером!.. Сколь счастливые перемены в твоем отечестве… история не являет нам ничего подобного…»