Продолжаю записи в связи с назначением меня в первых числах ноября уполномоченным по 1-му Белорусскому фронту. Конечно, как и всегда, никто меня об этом назначении не спросил, да я и не возражал, так как во время войны не спрашивают[226].

На следующий день поехал к командующему фронтом маршалу Рокоссовскому К. К. Вначале я заехал в особый отдел фронта, где начальником был генерал-лейтенант Вадис*.

Причём получилось так, что особый отдел подчинялся непосредственно начальнику СМЕРШ Абакумову, который являлся начальником Управления особых отделов и заместителем Министра обороны. Постановлением ГОКО на уполномоченных фронтов возлагалось руководство работой особых отделов фронтов по борьбе со шпионажем и диверсиями, а также войсками по охране тыла фронта.

Таким образом, мне пришлось вновь встретиться со своим «неприятелем» с Абакумовым. Он издалека, из Москвы, пытался руководить особым отделом, который находился далеко за пределами Советского Союза, а я рядом, поэтому мои команды исполнялись в тот же день[227].

Приехав к Вадису, который в 1939 году был в НКВД Украины в моём подчинении, начальником Тернопольского УНКВД, я рассказал, как будем работать.

Рокоссовский, оказывается, уже знал, что я приехал в особый отдел, позвонил ко мне и пригласил встретиться, а затем на обед. На обеде мы договорились обо всех делах, как будем работать.

В конце обеда, когда мы пропустили по две рюмки коньяка, Рокоссовский меня спрашивает: «Вы помните, Иван Александрович, октябрь 1941 года, когда вы приезжали на передний край в 16-ю армию, которой я командовал?» Я ему говорю: «Это когда вы по чистой карте мне рассказывали обстановку на фронте?» Он говорит: «Да, да».

А дело было так. В октябре немцы подошли к самой Москве и на некоторых участках были от Москвы в 25–30 километрах. В тот период по постановлению Ставки Верховного Главнокомандования была организована охрана «московской зоны обороны», а я был постановлением ГКО назначен «начальником охраны московской зоны обороны». Функции заключались в том, чтобы на всех дорогах, ведущих в Москву, выставлять заслоны из войск НКВД дли задержания убегающих и отходящих с фронтов солдат и офицеров.

Кстати сказать, в итоговой записке в ГКО весной 42-го года я доложил, что за это время было задержано более 300 тысяч солдат и офицеров, отступавших к Москве и бежавших из своих частей. Я как начальник охраны московской зоны ежедневно ездил на Каширское, Ленинградское, на Рязанское и другие направления и проверял, как несут службу наши секторы.

Когда я приехал в сектор генерал-майора Добрынина, он позвонил командующему 16-й армией генерал-лейтенанту Рокоссовскому и сообщил ему, что приехал заместитель НКВД СССР Серов. Рокоссовский ему ответил, что он сейчас подъедет и доложит обстановку. Пока мы ждали Рокоссовского, Добрынин мне сказал, что перед войной Рокоссовский находился в заключении.

Минут через 20 подъехал Рокоссовский. Поздоровались, зашли в домик в деревне. Из-за пазухи он вынул карту, разложил ее и начал докладывать. Карта была чистая, положения наших войск и противника на ней не нанесено. Я слушал-слушал его и говорю: «Товарищ командующий, надо карту иметь с нанесённой обстановкой». Он смутился и сказал, что обстановка войск есть в штабе. А он не наносит, боясь, как бы не попала карта немцам. Затем я сказал: «Давайте лучше поедем на передний край обороны».

Когда я уезжал из 16-й армии, Рокоссовский мне сказал, что если бы ему дали один танковый батальон и стрелковый полк, то он дальше немцев ни на шаг не пустил бы. Я ничего не сказал, попрощался и уехал. Когда вернулся в Москву, то в ежедневной сводке Сталину И. В. написал о положении на фронте 16-й армии, об отсутствии боеприпасов, мало танков, автоматов и т. д.

Сейчас прошло три года. И вот, после обеда Рокоссовский мне напомнил пребывание в Нефедовке, а затем говорит: «А вы знаете, что после вашего отъезда произошло?» Я говорю: «Не знаю», а сам подумал, не было ли ему неприятностей. И он мне рассказал следующее продолжение[228].