идут бои в Берлине. Несмолкаемый гул стоит над городом. По улицам нескончаемым потоком двигаются танки, артиллерия, машины, люди. Восьмой день не видно неба. Вместо него над головами плотные тучи дыма и пыли. Восьмые сутки солдаты без сна.

Бои — день и ночь, ожесточенные, упорные. Каждое мгновение кого-то вырывает смерть, и он остается навсегда на чужбине.

Город подготовился к уличным боям: перекрестки перекрыты баррикадами. Угловые дома, подъезды, подвалы превращены в доты. Бои идут в воздухе, на земле, под землей. За каждый метр, за каждое окно дома.

Со злобой и остервенением дерутся гитлеровцы, как загнанные в ловушку звери, которым уже некуда деваться. Иногда кажется, что все кончено, сопротивление сломлено, дом, улица, район очищены от врага, но гитлеровцы чердаками, тоннелями метро опять выходят в тыл советским частям.

Двадцать фронтовых кинооператоров продвигаются с передовыми подразделениями, снимают величайшую битву. Уже отсняты тысячи метров пленки, а события все нарастают.

Танкисты ведут бои на улицах, непосредственно примыкающих к имперской канцелярии. Какие массивные, угрюмые, тяжелые дома в этих кварталах. Подъезды забаррикадированы. Окна заложены кирпичом.

Над крышами домов бушует пламя. От бомбовых ударов, артиллерийской канонады вздрагивают, растрескиваются, рассыпаются стены. Улицы завалены щебнем, запружены подбитыми машинами, орудиями. Все дымится, горит.

Танкам продвигаться трудно. Они ползут, расчищая себе путь, подминая все что можно гусеницами, и с ходу, в упор бьют из орудий и пулеметов по окнам, подъездам, чердакам, откуда гитлеровцы засыпают их фаустпатронами. Как уязвимы здесь даже самые маневренные «тридцатьчетверки»!

Вспыхивает то одна, то другая машина. Танкисты едва успевают выпрыгивать из них. А кто-то и не успевает… На место подбитых из переулков выходят новые машины, упорно пробиваются вперед.

В подъезде, в куче какого-то хлама лежит оператор Иван Панов. Отказал аппарат. Возится с ним. Недалеко, за грудой дымящихся кирпичей — пулеметчик, возбужденный боем, седой от пыли. Он сидит, как китаец, подобрав под себя ноги, и, отчаянно матерясь, разворачивая ствол пулемета то вправо, то влево, строчит по окнам противоположного дома. Оттуда отвечает немец. Пули цокают по штукатурке стен — пулеметчик становится все белее и белее. Рядом с ним лежит его убитый товарищ… Панов торопится заснять дуэль пулеметчиков, но аппарат заедает, отказывает.

Через пролом разрушенной стены, как из переулка, тяжело перевалив через завал, выползают три наших танка. Взрыв — и один танк горит.

В окне противоположного дома — гитлеровец. Он нагло свешивается с подоконника с очередным фаустпатроном. Вспышка. Взрыв. Горит второй наш танк!

Из открывшихся люков машин друг за другом вываливаются дымящиеся клубочки, скатываются на землю и катятся по улице в подъезд ближайшего дома.

Идущий следом третий танк разворачивает на немца орудие. Выстрел. Грохот. Окно застилает облако дыма, обваливается стена…

В темноте подъезда слышен разговор:

— Двумя следующими машинами — по этой улице!

— Насколько, товарищ капитан, продвигаться?

— Пока не подожгут!

— Есть!

И через минуту из «переулка» выходят две боевые машины. Развернувшись, с ходу начинают вести огонь по окнам домов.

Группа пехотинцев пересекает двор и мгновенно где-то скрывается. На улицах пехоты почти не видно. Она передвигается из дома в дом дворами, чердаками, подвалами.

К концу дня кинооператор Панов перебрался в район зоопарка. Ожесточенный бой идет и здесь. Звери брошены, уже много дней их некому и нечем кормить. До них ли сейчас?..

Вечером кинооператоры встречаются на базе.

— Ты где был? — спрашивают друг друга.

— В районе пятой ударной.

— А войска третьей ударной вышли к рейхстагу.

Панов отправляется в район третьей ударной, в знакомый уже стрелковый корпус Переверткина. С генералом встречается неожиданно, в одном из подъездов. Докладывает:

— Приказано, товарищ генерал, снять рейхстаг.

— Что ж, — устало отзывается тот. — Иди снимай!.. — Осунувшееся, посеревшее лицо не спавшего много ночей человека, воспаленные, лихорадочно горящие глаза, брови, щеки, виски в известковой пыли.

Закончив разговор с офицерами, генерал отвел Панова в сторону и уже по-дружески разъяснил:

— Пытались взять рейхстаг еще на рассвете, с ходу — не получилось. Сейчас подбросили артиллерию, танки, продолжаем атаковать. Две небольшие группы из батальонов Неустроева и Давыдова ворвались в рейхстаг, ведут бой внутри. Остальных фашисты успели отсечь огнем. Залегли метрах в ста пятидесяти — не могут подняться! Шестого связного посылаю — не возвращаются! Как будешь снимать? Дам тебе провожатого, пробирайся пока к Шпрее.

От дома к дому, из подъезда в подъезд, проломами в стенах, дворами, где ползком, где короткими перебежками пробирались по Альтмаобитштрассе к реке. В подземельях сталкивались с берлинцами. Уныло безмолвные, безучастные, как каменные изваяния, укутанные шалями, пледами, одеялами…

Вот пробитая снарядом стена магазина. Около нее люди с тюками, связками обуви, пачками мыла — растаскивают товары. Прямо на киноаппарат идет, согнувшись под тяжестью кусков мануфактуры, пожилой интеллигентный немец. У другого дома группа немцев разделывает кухонными ножами, растаскивает по кускам убитую лошадь. Киноаппарат фиксирует и эту сцену.

Около уцелевшей каким-то чудом водопроводной колонки — толпа: дети, старики, старухи с чайниками, кастрюлями, ведрами. Доносятся тревожные голоса:

— Вассер! Вассер!

Вода! Без воды не проживешь.

Совершенно пустую площадь под градом пуль пересекает сухая, слегка прихрамывающая старуха, как приведение, как сама смерть. Панов снял и ее.

К перекрестку подошла «катюша». Залп — море огня, грохот гулких разрывов. Когда пыль осела, оператор увидел через визир камеры выброшенное кем-то из окна привязанное к палке белое полотнище.

Из подвалов, трусливо озираясь, вылезают, карабкаясь через завалы, гитлеровцы с поднятыми руками, ошалевшие, полубезумные. Перестрелка прекратилась. Пользуясь удобным моментом, Панов с провожатым пересекают площадь и через несколько минут оказываются на набережной у моста Мольтке. Отсюда орудия прямой наводкой бьют по рейхстагу.

Угловой дом полон артиллеристов. Панов спрашивает: как перебраться через мост к рейхстагу?

Смеются:

— Прямехонько, товарищ капитан!

— А коли всерьез, — добавляет пожилой сержант, — держитесь с нами. Нам ведь тоже туда!

Все спускаются в подвал. Артиллеристы предлагают холодное консервированное молоко. Офицер с погонами старшего лейтенанта говорит солдатам:

— Через пять минут артналет для нас. Под его прикрытием будем продвигать вперед два орудия.

Артналет. Стены дома начинают дрожать от канонады. Артиллеристы дружно выталкивают на набережную две пушки и катят их к мосту. Потом, уже под ответным огнем врага, в облаке дыма и пыли почти несут их на руках через мост.

Прячась за щитками орудий, кинооператор преодолевает мост и уже на той стороне реки, плотно прижимаясь к земле, ползет по изрытой снарядами площади к рейхстагу. Взрыв! Его осыпает песком и горячим щебнем. Панов укрывается под стальным брюхом подбитого танка. Локти, колени в крови, сердце готово, кажется, выпрыгнуть из груди.

До рейхстага не больше двухсот метров!