Теперь в зале воцарилось гробовое молчание. Отчеканить особую монету в честь молодой жены… Такой знак любви лишил всех дара речи. Включая Екатерину.

— О ваше величество… — начала она, но тут же умолкла.

Я обнял ее за талию.

— Снимайте маску, — милостиво произнес я.

Екатерина церемонно поклонилась и, сняв вуаль, кротко произнесла:

— Я выбрала для маскарада чуждую мне персону — Иезавель.

Протянув руку, королева дрожащими пальцами взяла отчеканенную в ее честь монету.

— Благодарю вас, — прошептала она.

Разоблачение карнавальных героев продолжалось еще часа два и постепенно становилось все более утомительным. Но такова неотъемлемая часть церемонии, и я не мог обмануть ничьих ожиданий. Стараясь изо всех сил, я делал вид, что жажду узнать, кто скрывается под пятисотой маской, и смеялся так же громко, как все гости.

Но к третьему часу ночи, когда были сорваны все личины, мой пыл окончательно рассеялся. Мне очень хотелось удалиться в опочивальню с Екатериной, но тело предало меня, оно жаждало сна, покоя и исцеления. Однако король провожает всех приглашенных и покидает праздник последним, и я, как всегда, остался верен долгу. Одно утешение: доведенное до конца дело приносит сладкое удовлетворение. Удовлетворение, порождающее благословение. Мне приятно было видеть Большой зал, усеянный смятыми шелковыми шарфами, пылью позолоты и пятнами пролитого вина, и я радовался благополучному завершению празднества.

В предутренний час между Двенадцатой ночью и рассветом грядущих будней его величество король Англии одиноко и устало поплелся в спальню.

Ночью я долго маялся, ворочаясь на смятых простынях под ворохом одеял и изредка проваливаясь в дремотное забытье. Так толком и не выспавшись, я устало приподнялся и привалился к подушкам. Мне казалось, что я чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы всю ночь бодрствовал.

Я взглянул на ногу, все еще скрытую под шелковой повязкой. Лень было разбинтовывать ее перед сном. И сейчас, разматывая слои шелка, я ожидал, что они пропитались гноем и прилипли к уродливому кратеру язвы. К моему удивлению, я обнаружил, что лента осталась совершенно сухой. Края ранки стянулись.

Мне отчаянно захотелось плюнуть на ногу, причем прямо в центр зарубцевавшейся болячки. Теперь, видите ли, она засохла! Почему сейчас, а не пару недель назад? Во мне вспыхнула неистовая ненависть, каковую, по мнению теологов, следует приберечь для Сатаны.

* * *

Днем внутренние дворы перед конюшнями заполнили гости, которые седлали лошадей и готовились разъехаться по домам. Над головами синело безоблачное небо. Погода благоприятствовала путешественникам, дорога обещала быть легкой и безопасной. Я наблюдал за сборами с облегчением, но к нему примешивалось и чувство утраты.

Едва затих вдали грохот последних экипажей и повозок, я созвал советников на очередное заседание. Мы не брались за дела уже больше месяца. Конечно, зимой важных дел бывало меньше, чем летом. Все европейские дворы брали месячную передышку для отмечания рождественских праздников. Курьерам, послам, шпионам тяжело трястись по замерзшим неровным колеям, а уж на морские вояжи решались лишь глупцы или безумцы. Морозы не подходили и для военных действий, поэтому все кампании завершались в октябре, задуманные сражения отменялись и солдаты зимовали в родных краях. Тем не менее некоторые дела требовали внимания, и настало время рассмотреть их.

Один за другим придворные с мрачными вытянутыми лицами входили в палату Тайного совета, которая оставалась пустой и непогрешимо чистой в течение всех праздников. Педжет, старший секретарь, притащил с собой обтянутую кожей угря папку, где были аккуратно сложены письменные принадлежности.

— Рождественский подарок? — спросил я его.

Он кивнул, расплывшись в улыбке. На редкость уместный подарок для секретаря.

— Итак, достойнейшие советники, — сказал я, подавшись вперед и упираясь в поверхность дубового стола костяшками пальцев. — Мне хотелось бы оценить общее положение всех дел за пределами нашего хэмптонского мирка. — Я кивнул Норфолку. — Выслушаем для начала нашего старейшего пэра и до недавнего времени иностранного посредника. Какие известия вы получили от подвластных вам посланников?

Он поднялся, запахнув поплотнее отделанную горностаем мантию (ее мех заметно пожелтел от старости).

— Франция затихла, — забубнил он, точно дьякон на мессе. — Франциска лихорадит, он по-прежнему неугомонен. Карла одолевают неприятности из-за раздоров в его разрозненной, разношерстной империи. Так уж повелось с самого начала по прихоти Карла Великого. А теперь Карл Пятый правит разлагающимся государством.

— Мне нужны подробности, Норфолк, — напомнил я.

Без Кромвеля очень сложно было добиться от советников разговора по существу… Боже, что за бред они несли. Как мне не хватало Крама…

— Продолжаются восстания лютеран, — пояснил он. — Они совратили все Нидерланды и добрую половину Германии. Другая половина империи напоминает больного, зараженного чумой. Еретические мятежи подобны черным пустулам, они изъязвляют и истощают заведенный миропорядок. Испания же — точно воспаленный разинутый рот, в который мощным потоком льют микстуру, то есть ортодоксальный католицизм, дабы победить болезнь. Увы, от такого лечения во рту начался пожар — инквизиция покрыла Испанию волдырями, не затронув при этом самих бубонов.

— Ну надо же. Какие поэтические аналогии. Теперь мне понятно, от кого ваш сын унаследовал склонность к буйным изощренным сравнениям и экзотическим метафорам. Кто бы мог подумать, ведь я считал вас прямодушным воякой. Ну а как дела у шотландцев? Вам приходилось сражаться с ними… и вы знаете их лучше всех. Есть ли новости от тамошних шпионов?

— Северяне смеются над вами, — просто заметил он. — Это гнездо предателей нуждается в постоянной очистке.

Глаза его разгорелись. Ему доставляли немалое удовольствие походы за реку Твид, где его солдаты нещадно побивали скоттов, сжигали их незатейливые дома и держали в страхе все местное население.

— Хотя они не ведут переговоров с императором, — честно признал Норфолк. — Сейчас у них вообще нет связей с врагами вашего величества.

— Можно мне вставить слово? — тактично спросил молодой лорд Клинтон, переполняемый силой и удалью.

Я дал ему разрешение. Он медленно поднялся с места. Рослый и статный, он заткнул бы за пояс любого из сидящих в зале. Кроме меня, конечно. До моего величия ему было далеко.

— Я родился и вырос в Линкольншире, — сказал он, — в моих жилах течет кровь коренных английских северян. Никто из вас не способен понять душу северянина. Мы с детства дышим вольным воздухом вересковых пустошей и диких гор, вдали от Лондона и изменчивого двора. Нам дороги наши устои и традиции. Обитатели пограничных земель всегда держатся за свои обычаи. Они верят в оборотней и святых и не признают половинчатых решений. Недаром наш Перси — точнее говоря, граф Нортумберленд — получил прозвище Сорвиголова. Уроженцам Севера в равной степени свойственны горячность и холодность, однако наша преданность пожизненна. Мы верим…