* * *

Я грелся возле догорающего камина, размышляя, как бы внушить Тайному совету решение: выдать придворным дополнительные запасы дров. И вдруг меня хлопнули по плечу. Это был Калпепер.

— Король… умирает! — выкрикнул он дрожащим от волнения голосом.

— Не может быть!

Вчера вечером я оставил его в прекрасном расположении духа, он возлежал на подушках, увлеченно составляя списки для будущего путешествия на Север. Гарри обожал строить планы. Более всего ему нравилось погружаться в трясину бумажной работы, подробно описывая каждый пункт предстоящего королевского подвига.

— Его нога… — выдавил Калпепер.

Я в упор взглянул на него. Никому не полагалось знать о недуге короля. Он держал его в строжайшей тайне. Как же Калпепер прознал о ней? И не разболтал ли он ее по дворцу?

— Ранка закрылась, а дурная кровь бросилась ему в голову, — добавил он.

Какая чепуха. Она закрылась сразу после праздников, и остался лишь маленький симпатичный розовый шрам — лучше не бывает.

Я встал. Надо пойти к нему.

* * *

В королевской опочивальне меня ждало жуткое зрелище. Исчез знакомый и (более того) любимый мной с юности Генрих, которому я верно служил долгие годы. Вместо него на кровати трясся немощный старик с зеленовато-черным лицом. Его били страшные судороги. Он метался из стороны в сторону, как пойманное в силки и пронзенное стрелой животное. И начисто лишился дара речи.

За дверями покоев толпились облаченные в черное слуги. Они напоминали стаю стервятников. Что мог означать его уход для каждого из них? Я задрожал, не в силах сопротивляться страху. Эдуарду всего три года. Боже милостивый! У короля нет наследника!

Я услышал раскаты дикого звенящего хохота. Моего хохота. Прожить в браке тридцать лет с пятью разными женами, но не оставить к пятидесяти годам дееспособного наследника…

Кто-то успокоил меня и увел прочь. Я рыдал и смеялся, со мной случилась истерика. Полагаю, я представлял опасность для окружающих.

Ничто не предвещало дурного. В то утро я бодро встал с постели, надел туфли и приготовился к приходу цирюльника. Помню, глянул в окно и подумал: какие спокойные и на редкость скучные дни бывают в конце февраля. Небеса затянула грязноватая серо-белая пелена, оголенные черные ветви деревьев были неподвижны. Солнце пропало бесследно, окутанное густым облачным покровом. Приближался Великий пост — самое безотрадное время в году. Мир пребывал в изнеможении.

Внезапно стрела боли пронзила мой мозг, а голову словно сковал раскаленный обруч. Открыв рот, я хотел позвать врача, но не смог издать ни звука. Меня качнуло вперед, и я увидел, что на меня неумолимо и стремительно надвигается мозаичный узор паркета, грозя разбить мне лицо. Я не сумел поднять руку, чтобы защититься от удара, и рухнул на пол, точно срубленное в лесу дерево, сметая все на своем пути — столик с очками для чтения и вечерним молитвенником, большой канделябр на трех резных ножках. Я услышал, как хрустнул нос. Брызнула кровь. Но боли я не почувствовал. Пытаясь пошевелиться и подняться на ноги, я понял, что парализован. Вдруг стало трудно дышать, я был не в силах сделать простой вдох. Меня душила собственная кровь. Горячая и солоноватая, она заполняла мои легкие.

Кто-то приподнял и оттянул назад мои плечи, и изо рта у меня хлынула мерцающая алая струя. Яркая, блестящая и переливающаяся, как рубин. Потом все краски померкли, и я провалился в небытие.

* * *

Не знаю, долго ли я провалялся без сознания. Очнувшись — если можно так выразиться, — я смутно осознал, что лежу на кушетке. Меня окружали горы подушек и одеял, и я догадался, что пролежал здесь довольно долго. Рядом в камине плевался и шипел жаркий огонь, будто задыхаясь от огромного количества напиханных туда поленьев. Кушетку пододвинули близко к камину, видимо, меня хотели согреть. Приподняв руку, я провел ладонью по шелковистому меховому покрывалу. Оно сильно нагрелось. Мех едва не обжег мне руку, жар мог опалить его. Я попытался приподняться.

Ох. Теперь мне стало ясно, в каком тяжелом состоянии я нахожусь. Правда, тело освободилось от оков паралича, оно опять подчинялось мне. Я вновь и вновь поглаживал мех, ощущая его гладкость, просто чтобы проверить свои возможности. Однако покрывало вот-вот загорится! Отодвиньте же кушетку подальше от огня!

Приказывать было некому. При всем старании я не смог различить в окружающем полумраке ни единой тени. Уже хорошо. Это являлось благоприятным знаком. Никто не счел меня умирающим. Мне вспомнилось, сколько ревностных наблюдателей толпилось в покоях отца в последние недели его жизни. Боже милостивый! Ведь сейчас то же самое время года! Он слег в постель в январе; промучился кашлем февраль и март, а умер в апреле.

О, как мне захотелось поговорить с кем-нибудь! Я открыл рот.

Ни звука.

Язык у меня распух, онемел от бездействия. Я прочистил горло, тихо хрипя и напрягая мышцы рта. «Эй!» — попытался крикнуть я.

Полная тишина.

Я онемел! Господь лишил меня дара речи.

Я напряг мускулы гортани. Все напрасно. По-прежнему не раздалось ни единого членораздельного звука.

Ошеломленный собственным бессилием, я устало откинулся на подушки.

Должно быть, я не смогу разговаривать некоторое время. Но это пройдет. Должно пройти. Видимо, исцеление не наступает быстро и голос вернется ко мне чуть позже. Когда я рухнул на пол, то не мог пошевелить даже рукой. А теперь — пожалуйста.

Огонь изверг сноп искр и зашипел. Потом успокоился и начал вздыхать. «Как женщина», — подумалось мне.

Но что же случилось? День начался, как обычно, с церемонии утреннего туалета. И вдруг приступ дикой боли, паралич и падение. Хрустнувший нос… Подняв руку, я коснулся его. Он скрывался под плотной повязкой, с двух сторон поддерживаемой деревянными дощечками. Значит, и правда сломан.

Почему я упал на пол? Приступ какой болезни свалил меня с ног? Собравшись с силами, я опять напряг голосовые связки, желая произнести хоть слово. Тишина.

Меня поразила немота. Как отца Иоанна Крестителя, Захарию. Почему? Господь никогда не насылал кару без причины. Захарию Он наказал за то, что тот усомнился в благой вести посланного Господом ангела.

Моя Библия, как обычно, лежала рядом с кушеткой. Я открыл Евангелие от Луки и быстро нашел беседу Захарии с ангелом.

«Ангел же сказал ему: не бойся, Захария, ибо услышана молитва твоя, и жена твоя Елисавета родит тебе сына, и наречешь ему имя: Иоанн.

…И сказал Захария Ангелу: по чему я узнаю это? ибо я стар, и жена моя в летах преклонных. Ангел сказал ему в ответ: я Гавриил, предстоящий пред Богом, и послан говорить с тобою и благовестить тебе сие; и вот, ты будешь молчать и не будешь иметь возможности говорить до того дня, как это сбудется, за то, что ты не поверил словам моим, которые сбудутся в свое время»[31].